Казачка. Т. 1 (СИ)

Зато прочно обосновался в городке Владимир Петрович Корнелюк. Он, вроде как даже почти переехал сюда из Ростова. Дело в том, что их Новочеркесский центральный универмаг — этот трехэтажный кирпичный ЦУМ — теперь стал как бы его — Владимира Петровича. И двухэтажная стекляшка напротив универмага, где раньше были гастроном и кафе «Юность», тоже по слухам, перешла в собственность Корнелюка.

И стекляшку, и кирпичный короб универмага по этому поводу закрыли на ремонт. И Владимир Петрович теперь почти каждый день прикатывал на своем огромном бутылочно-зеленом джипе на центральную площадь, проведать — как идет работа. А потом укатывал, то в городскую управу, то в Ставрополь, то обратно в Ростов… Но каждый раз, проезжая мимо их дома, притормаживал и гудел, высунувшись из окошка…

— Маринка! Юлечка! Как бы водички у вас напиться?

Маринка давно свыклась с оценивающе — раздевающими взглядами Владимира Петровича. Еще и когда был жив папа… Но тогда, она смущалась, стыдясь признаться себе, что откровенно нравится этому мужику — ровеснику и другу ее отца. А потом. Потом, когда перед выпускным, он подарил ей золотые часики, она вдруг задумалась… «А ведь, клин ко мне бьет — хочет… Хочет чего-то, а не говорит. Думает, я — догадливая, догадаюсь».

— Вы знаете, что у нас обыск был?

— Знаю. Слыхал.

— И что слыхали?

— Не хочу сплетни повторять, Маринка.

— Владимир Петрович, не томите, это же отец мой. И это меня касается.

— Там дело темное, убили Витю или сам он. Но вроде, перед этим были у него неприятности.

— Какие?

— Точно не знаю. Но говорят, машины он какие то с каким то грузом задержал, а этого делать как бы было не надо… Впрочем, не буду тебе говорить, потому как сам знаю очень неточно. Только слухи.

— А про какие деньги они меня спрашивали?

— Я не знаю. И я не думаю, чтоб у Вити какие то деньги были.

— Но они ж весь дом перерыли, и в саду с этим — миноискателем ходили.

— И не нашли?

— Нет.

Владимир Петрович отдавал стакан, садился в свой джип и ехал на площадь, смотреть, как идет в его универмаге ремонт.

С Мишкой пару раз столкнулась прямо нос к носу. Он на выходные что-ли из Ростова приезжал. К своей молодой. Галка его после родов стала еще толще. В заду и в грудях — словно рубенсовское плодородие, что в Ленинградском Эрмитаже. А сам как то с лица спал. Обострился в скулах, и шея с выпирающим кадыком под твердым его подбородком, чего Марина раньше как то не замечала — стала длиннее и тоньше, делая Мишку таким каким то обиженно-беззащитным при этой шарообразной его Гале Маховецкой.

— Привет.

— Привет.

— Сын?

— Сын.

— Можно посмотреть?

— Смотри…

— На папу похож.

— А то на кого ж?

— Как живешь, Миша?

— Учеба… Летом в прокуратуру — на практику. А ты как?

— Да ничего… Работаю. Учусь на заочном. Вот летом сессию поеду сдавать, правда не в Москву — а в Ставрополь, преподаватели из Москвы сами сюда приезжают…

— Ну ладно, заходи, как нибудь.

— Ладно…

Пришла домой, и вдруг разревелась…

Сын то — должен был у нее — у Маринки родиться, а не у Галки. Не родись красивой, а родись — счастливой. Только Мишка… А счастлив он? Счастлив? Неужели с этой коровой — с этой Галкой Маховецкой, которая и на физкультуру то с классом никогда не ходила по причине стыдливости своей за салы да за телеса — неужели ему — ее Мишке — с ней хорошо?

И лежала на папиной никелированной кровати до самой темноты. И Юлька кликала ее — ужинать. А Маринка не шла — глядела на звезды, как когда то глядела на них, прижавшись к Мишкиному плечу.

5

Была пятница. Серегу в шесть вечера уже ждали пацаны. Возле дискотеки «Млечный путь» как всегда — стояли, плевали семечки, дерзко поглядывали на прохожих. Разговаривали нарочито громко, с показной веселостью хлопая друг дружку по плечам, бессознательно по-обезьянски жестами и позами подражая крутым киногероям из самого плохого американского кино…

— Ну, че, Серега! В буришку будешь? Может отыграешься, должок то растет. Гляди, мы тебе счетчик включим.

Долг не давал Сереге покоя уже две недели. Сто пятьдесят долларов, которые он с такой легкостью проиграл буквально за полтора часа, теперь, как ему казалось, превратились в начало какого то кошмара.

— Смотри, — говорил Гуня — долговязый пацан, который уже успел год отсидеть в колонии для малолеток, — смотри, не отдашь должок, вынудишь нас прибегать к нежелательным мерам. Потому как — такой закон жизни, сам понимаешь. Узнают, что мы тебе долг простили, так нас не поймут. И нас не простят. Старшие наши товарищи.

Серега понимал. Но заикнуться Маринке о том, что должен сто пятьдесят баксов, у него бы просто язык не повернулся.

— Слыш, Серега, а со следующей недели придется тебе счетчик включать. Каждый день просрочки плюс сто пятьдесят.

— Да ты не грусти, тыж нормальный пацан, тыж отдашь. Если фарт будет! Так? — хлопнул его по плечу Леха-лимонад, прозванный так за то, что не только водку, но даже портвейн — всегда запивал пепси-колой или лимонадом.

— Угу, — только и мог буркнуть Серега.

— Ну вот, что я говорил? Он же нормальный пацан, в натуре. Нам бы только дело, а при фартовых рамсах, он с нами враз рассчитается…