Казачка. Т. 1 (СИ)

И вот так получилось, что смеяться до слез ее снова научил только Владимир Петрович Корнейчук. Его юморок был простоватым, но действенным. Все дело было, конечно, в личном обаянии. Не зря женщины всегда любили Корнейчука. Если бы кто-то из московских студентиков так пошутил, она бы, наверно, пожала плечами. Но когда Володя на итальянском пляже, чуть не споткнулся о загорающий экземпляр топ-лесс, то выдал при этом на полную громкость:

«Девушка красивая в кустах лежит нагой

Другой бы изнасиловал, а я лишь пнул ногой».

И Маринке стало так смешно, что она шла за ним, еле разгибаясь от смеха. Публика на пляже, как Маринке показалось, была какая-то наивно доброжелательная, и ей тоже все поддерживающе улыбались. У нас так не сделали бы, сквозь смех успела удивиться она. Неободрительно покосились бы, наверно.

С Володей ей было весело всегда. А когда он говорил на громком русском языке с итальянцами, его каким-то удивительным образом понимали легко, а главное охотно. В магазине он из этого устаивал целое представление. Юлька с Серегой просто лопались от смеха. А Маринке было неудобно смеяться, жалко было продавщицу. Володя же ей говорил «А принеси-ка нам милая вот такую вот блузочку только поменьше. Есть у тебя такая?» И девушка понимала и приносила. А он ей говорил «Ну ты умница, видишь, все и понимаешь, а делаешь вид, что не говоришь». И при всей этой нелепой ситуации, ощущение создавалось, что право говорить на родном языке у Корнейчука есть и точка. Органично это у него получалось, красиво, уверенно и с любовью. Никто и не протестовал. Но в банке, выясняя вопросы, касающиеся карты, Маринка-то знала, говорил он на вполне приличном английском. Так что в свободное от дел время, просто для нее старался.

Она вообще с удивлением стала замечать, что ее уважение и благодарность к этому человеку стали перерастать во что-то личное и большее. Она поняла, что ей хорошо с этим человеком. Спокойно и радостно. Она вспомнила, как пыталась что-то объяснить про него Наташке. «Что ты мучаешься? Как за каменной стеной что ли?» А Маринка ответила — «Нет, Наташка. За каменной стеной темно, сыро и пахнет плесенью. А с ним солнца много и нестрашно». Потом она вспоминала об этом разговоре, и спрашивала себя в который раз: А если бы он выкупил Сережку и дом на последние деньги? Остался бы нищим? Было бы ей с ним также радостно и нестрашно? Но ответ она знала. Если бы он стал нищим, сохранив ее дом и выручив Серегу, она бы поступила так же, как поступила. Потому что замуж она вышла не за деньги, а за того, кто спас ее семью. Да и нищим надолго он бы не остался, с его-то характером и хваткой.

Иногда, правда, она с ужасом понимала, что всеми-то своими деньгами он бы жертвовать ради нее не стал. Но выйти за него замуж возможно и предложил бы. Вот только она бы вряд ли согласилась. Да и он, скорее всего, побоялся бы предложить… Вот и получается, что деньги сыграли главную и единственную роль. Когда она так думала, ей становилось на душе скверно, как будто бы она продалась. Но потом она ожесточенно и безжалостно себя поправляла: «А собственно почему „как будто“? Так оно и есть». Но жертвой себя Маринка, как ни старалась, почувствовать не могла. К тому же она вдруг поняла, что за все время своей замужней жизни не вспоминала про Мишку почти ни разу.

А если разок и помянула про себя, то только потому, что был у него некий статус в ее жизни. Но вспомнила об этом она скорее с досадой.

Вот ведь сплошные проблемы. Девственность — проблема, отсутствие ее — тоже. Во всяком случае, Маринка не знала, как с этим быть. Она хотела, что бы все было по честному, что бы ее семейная жизнь не пострадала бы сразу от ее мучительных тайн. «Ты ничего не хочешь у меня спросить?». «А что спрашивать? Вот если бы у тебя никого не было, тогда можно было бы спрашивать. А так… Ревновать-то не к кому, я же вижу, ты ничего не умеешь. Чиста, как ангел». «А ты научишь меня?» И он счастливо рассмеялся, прижал ее к себе и пробормотал. «Глупая какая, сил нет…»

А теперь уже полгода спустя ей все время приходила в голову странная аналогия. Когда кофе завезли в Россию, его никто не умел варить. А зерна нежареные просто жевали, и в кашу добавляли. Вот и ей сейчас смешно было вспоминать свой школьный любовный опыт и торопливого Мишку. Она точно, как зерна незрелые жевала. А думала: «Едали мы ваш кофей». И даже не знала, что на самом деле — это божественный напиток, от которого вполне можно впасть в зависимость.