Казачка. Т. 1 (СИ)

И отец прекрасно понимал, что его сынуля — это баловень и раб собственных представлений о стереотипах записного счастья, где счастье — это прежде всего легкий жизненный успех. И Константин Григорьевич прекрасно видел… Насквозь видел сына своего. И жалея его… Презирал.

— Чтоб завтра уже был в Ростове! Жених засраный…

И плыла над Новочеркесском луна. И выли на эту луну собаки. И выл вместе с собаками Мишка Коростелев, и с воем и слезами выливалась из него жизнь вместе с несбывшимися его надеждами.

А каждый ребенок чист только до первого предательства, совершенного им в этой жизни. И стал Мишка в эту ночь — нечистым.

………………………………………………………………………………………………

Уговаривать ее идти на выпускной пришли обе Наташки. И Гринько и Байховская.

Гринько в ярко-красном бархатном платье, была похожа на новогоднюю игрушку, и щеки, разрумяненные польской косметикой, с любовно нанесенными на них блестками, словно мелкими осколочками елочных шаров — только усиливали маскарадное впечатление. Байховская тоже была хороша. В узком зеленом, таком узком, что казалось и вздохнуть свободно не могла, платье, она с копной своих черных волос и глазами, заглубленными обилием нанесенных теней, более походила на страстную роковую женщину из Нью-Йоркского бара, чем на невинную девчонку из провинциального русского городка.

Обе Наташки говорили наперебой:

— Ты че, не идешь на бал?

— Да ты че! Дима Заманский дискотеку из «Млечного пути» в школьный спортзал перевез.

— Говорят — это его школе подарок на десятилетие того, как он сам нашу школу закончил.

— И ты че, не пойдешь?

— Да ты че! Там родительский комитет такой стол забацал — шампанское!

— Представляешь, нам теперь можно!

— Маринк! Ну ты че! Из — за Мишки? Да?

— Так он, может, и приедет на выпускной!

— Конечно приедет, только не к началу, а к середине.

— Приедет? — оживилась Марина.

— Ну, конечно, приедет! Об чем разговор.

И Маринка все же выбрала белое. С открытой спинкой и вырезом на груди. Гулять, так гулять!

А дискотека «Млечный путь», со всеми своими мигающими, чвякающими и брякающими причиндалами перевезенная в спортзал уже погромыхивала… Пробуя свою силу. И возле школы стояла вишневая девятка Димы Заманского. Только не было рядом с ней беленькой «семерки» в которой… В которой кончилось детство.

— И особенно мы гордимся успехом нашей Мариночки Кравченко, окончившей школу с золотой медалью, поаплодируем Мариночке, поаплодируем…

— Ура! Маринка, молодец!

Ура — кричал Дима Заманский. Его было трудно узнать. В прекрасном костюме, при галстуке, он вдруг показался грустным и бесконечно одиноким. Он отпустил бородку, которая придала его лицу нечто корсарское… И точно! В левом ухе Димы отчетливо блеснула сережка.

— Ух ты какая красавица! Обещаешь мне танец сегодня, как тогда, под Стиви Вандера? — он поймал ее за руку выше локтя и не отпускал, заглядывая в глаза.

— Как тогда? — и она задумалась, живо припоминая, что было после того танца, — посмотрим, может быть!

Но самое главное. Но самое главное — она напилась. Еще перед началом банкета Цыбин, Перелетов, Налейкин и Бородин зазвали их с Наташками в кабинет химии, где из горла все по очереди распили бутылку коньяка.

А потом был банкет, не котором всем было официально дозволено выпить шампанского…

А потом, обе Наташки и Цыбин, Перелетов, Налейкин и Бородин опять водили ее в кабинет химии, где теперь пили портвейн и венгерский вермут, такой вонючий, словно вчерашнее ведро из под умывальника.

И когда началась дискотека, Маринка уже была совсем хороша.

— Ай джаст колл ту сэй хау мач ай лав ю, — напевал ей в ухо Дима Заманский…

А она только переставляла ноги, повиснув на его плечах, думая, что сейчас вот-вот ее стошнит.

И потом ее и правда тошнило. В палисаднике за школьной библиотекой. А Дима Заманский участливо поддерживал ее за плечи и все приговаривал, — «ну-ну, ну ничего, ну ничего, все хорошо, все хорошо»…

— Хочешь, поедем теперь искупаемся? Я место знаю! Теперь ночью вода — парное молоко.

Они сели в его вишневую девятку… И ехали, и ехали… И приехали на пруды рыбного совхоза.

— А у меня купальника нет.

— А зачем тебе, русалка? Ты и без купальника — прекрасней всех на свете…

Она сняла платье, аккуратно положила его на заднее сиденье… И не отворачиваясь, расстегнула лифчик. Огромная красная луна светила ей на грудь. Дима стоял, словно оглушенный и не находил никаких слов, а Марина вдруг сделала два шага и неожиданно прильнула к нему.

— Марина! — только и мог выдохнуть Дима, губами ища ее губ.

— Нет, — нет, — прошептала она.

— Нет? Почему?

— Нет.

Она оттолкнула его и закрыв лицо руками упала на заднее сиденье лицом в свое бальное платье…

— Мишка! Мишка, гад! Мишка, гад! Ну почему? Почему-у-у-у? Почему ты меня бро-о-о-осил?

Дима неуверенно протянул было руку, в естественном желании как то успокоить ее, но Марина вдруг зашлась. Как будто перед смертью.

— Ми-и-и-ишка!

Дима испуганно отпрянул, насколько лицо Марины было искажено, буквально изуродовано перекосившей его болью. Это было истинное и самое настоящее горе.