Казак Дикун

Жена Кодаша Ксения и дочь Надежда сноровисто скручивали заготовки камыша на кровлю, приостановили свое занятие, атаковали Федора расспросами, полагая, что он ближе к войсковому начальству и потому более осведомлен, чем они, Кодаши. Их интересовало, верно ли передают люди, что всем им придется здесь зимовать и только весной они отправятся на Кубань, как устроился в укреплении атаман Чепега. Дикун подтвердил сведения о долгой стоянке, а относительно кошевого сообщил:

— В бывшем ханском дворце поселился. Да дворец-то хуже любой хаты, почти весь разваленный. Чинить его еще надо.

Молодой казак заглянул и к Заяренко, чтобы взять свой инструмент. Как и еще несколько молодиков — холостяков, не обремененных семьями и умеющих плотничать, он за- наряжался на ремонт малопригодных ханских покоев, отведенных для жительства атамана, старшины, размещения канцелярии.

Пока там Федор трудился, кобылка его Розка ходила в табуне. Что перепадало всем лошадям, то и ей. А доставалось мало чего. На подножном корму обретались кони, никто тут им не готовил хорошего сенца и овсеца, что ухватят на невыкошенных, высохших травах — тем и довольствовались.

Табун ходил по берегам лимана, в дальнюю окрестность отрываться с ним табунщики не решались: неровен час, какая-нибудь ногайская шайка могла наскочить. И все

равно однажды в пасмурный день случилась с Розкой непоправимая беда. Топала она, топала в поисках пропитания, завидела вблизи кромки берега усохшую гривку травы. Голод не тетка, заставил потянуться ее к той злополучной травке, сделала несколько шагов — и берег под ней рухнул.

С огромной высоты падала Розка, увлекаемая к урезу воды с глыбами глины, песка и ракушечника. И почувствовав свой смертный час, молодая лошадка заржала пронзительно, с безысходной жутью и болью. Разбилась она в одно мгновение. Федора Дикуна друзья и знакомые утешали тем, что, мол, обвалы на том коварном берегу — постоянное явление и они собрали уже много жертв и еще, похоже, не меньше соберут. Даже человеческих. Увы, это нисколько его не утешало. Молодой казак понимал, что нажить ему новую лошадь едва ли удастся, а без нее еще неизвестно, как сложится его дальнейшая служба в войске.

В отсутствие есаула Игната Кравца Федор Дикун отправился доложить о происшествии сотнику. Тот обитал в одной из крайних землянок. Ранние зимние сумерки заставили сотника засветить каганец, и при его слабом мерцании он продолжал начатую днем работу — набивал узорчатые бляхи на поясной ремень.

Поздоровавшись с командиром, Дикун вкратце изложил суть дела, с огорчением сказал:

— Совсем я стал сиромахой.

Отвлекшийся от своего занятия сотник внимательно выслушал подчиненного, его рука потянулась к люльке и кисету с табаком, лежавшими на колченогом, грубо сколоченном столе. Машинально поправив за правым ухом на пряди расслоившийся оселедец, он озабоченно заявил посетителю:

— Придется перевести тебя в пехоту. Коня-то ведь тебе никто не даст.

Назавтра такой перевод состоялся, и отныне Дикун по строевым запискам проходил, как рядовой казак — пехотинец.

Казачья Черномория

«…Способное время открывается и уже необходимость требует к построению в войсковом граде Екатеринодаре замка подобающим порядком и в нем сорока куреней… и по войску принадлежащее строение».

Из письма кошевого атамана 3. А. Чепеги.

Из Ейского укрепления колонна регулярных черноморских полков и длинный обоз переселенцев отправились в путь, когда весенняя степь не просто освободилась от зимнего переувлажнения, а приобрела неоглядный зеленый колорит. Словно наперегонки тянулись к солнцу буйные травы, вдоль берегов рек вперемежку с шуршащими под ветром сухими, ломкими стеблями прошлогоднего камыша выплескивалась его новая изумрудная поросль, обещая к лету и осени дать людям надежную кровлю для жилищ.

Лишившийся строевого коня Федор Дикун следовал теперь обозным в транспортной команде пешего полка. С разрешения своих новых начальников он переложил лично принадлежащий ему нехитрый скарб с мажары прежних головкивских соседей Заяренко на казенную фуру, которую ни шатко ни валко тянули комолые волы, воровато прихватывавшие с давно заброшенной дороги вожделенные кусты пырея и боркуна.

На привале вблизи безымянного покатого кургана, с которого свободно просматривалась степь на десятки верст в окружности, безлошадный сиромаха заглянул к своим знакомцам, навестил Надию.

Ее матери Ксении Степановне нездоровилось. Хворь привязалась к ней еще в Ейском городке, когда она отведала у соседей какого-то кушанья и с тех пор маялась рвотами и недомоганиями. Обеспокоенный ее муж Кондрат Кодаш и дочь Надия с тревогой заявили Федору:

— Доставали ей кумыс, готовили снадобья из трав. Пока мало помогло.

По — настоящему с семьей поговорить не удалось. Глаза Ксении Степановны оставались печальными.