Казак Дикун

С интересом рассматривавшие на Федоре его новое казачье одеяние жена Кодаша Ксения и дочь Надя в один голос заявили, что он очень возмужал, стал настоящим воином. Его пригласили присесть на полсть возле балагана, спроворили совместное чаепитие. Не столько всласть пился им чай, сколько вдоволь он нагляделся на Надю, наговорился с ней. В беседе вспомнился кобзарь Кромполя. Федор не знал, остался ли он в Слободзее или пристроился к их партии переселенцев.

— Тут он, — радостно сообщила Надя. — Его взяли с собой Филоновичи, у них три подводы идут.

Дорога — спутница размышлений. Она уводит человека в необозримые дали пространства и времени. У каждого из тех, кто следовал с Чепегой, находилось немало думок о прошлом, сегодняшнем и завтрашнем дне. Надолго задумывался в своем фаэтоне и кошевой атаман. Мнились ему зори и рассветы мятежной юности, эпизоды боев и походов в зрелые годы, образы друзей — побратимов. Перебирал он в памяти все, что выпало ему после упразднения Запорожской Сечи. Изъянов в своих поступках не находил. Оттого почести и награды, выпавшие ему, считал бесспорной данью за его риск и отвагу, преданную службу казачьим идеалам и интересам великого русского государства, оградившего Украину от окончательного разорения иноземцами.

А наград было много. Под бдительной стражей его племянника Евтифия Чепеги отдельно от войсковых докумен

тов, в надежном железном ящике под двумя замками, доставлялся к новому месту жительства целый букет орденов, жалованных грамот и писем правительственных сановников, принадлежащих Захарию Алексеевичу. Вез Ев- тифий и его «саблю, дорогими каменьями усыпанную», — подарок Екатерины И, отметившей им атамана совсем недавно. В почетных бумагах покоилась прошлогодняя грамота о дворянском достоинстве Захария Чепеги по третьей части дворянской родословной книги, подписанной предводителем дворянства Екатеринославской губернии Николаем Капнистом.

«Да, много мне всего привалило, — мысленно рассуждал сам с собой в прошлом неприхотливый казак. — И земли мне дали в Новомосковском уезде 15 тысяч десятин. Богач! Так ведь я по заслугам и по своей должности не обязан быть бедным».

Мысль эта утешала. И все же где-то подсознательно, в глубине души, пронзительно остро появлялась у него укоризна самому себе за то, что легла между ним и рядовым товариством непроходимая пропасть, которую и преодолеть, и обойти он уже не мог.

Миновали Буг, приближались к берегам Днепра. Занедужил старый кобзарь Василь Кромполя, о чем весть распространилась по всему обозу. Он лежал в повозке Фило- новичей без стонов, с закрытыми глазами, изредка приподнимаясь, чтобы поглубже вдохнуть свежий воздух. Но на поправку дело не шло. Когда преодолевали водную преграду, он открыл глаза, долго всматривался в свинцовые волны реки, сильно сузившейся здесь, а потом, как в забытьи, зашептал: «Днепр седой и вечный, сколько же ты повидал людского горя». Спустя минуту, иное: «А сколько казацких лодок — чаек пронес ты вниз по течению, сколько сабельного звона оглашало твои берега».

От днепровской переправы колонна делала крутой поворот на север с тем, чтобы выйти в направлении земель Войска Донского, к крепости Дмитрия Ростовского, а от нее, совершив обширную петлю, к Ейскому укреплению, что прилепилось у северо — западной границы Кубани. Туда предстояло еще ехать да ехать, идти да идти.

Недолго протянул Кромполя. Он тихо, без звука, скончался в полночь, когда переселенцы находились на бивуаке за Днепром в двух — трех верстах от Берислава. С восходом солнца, по поступлении печального известия, атаман

распорядился по — быстрому изготовить гроб и похоронить покойного на днепровском кургане, откуда открывалась ширь степей и вид на бурунные воды реки.

— Умер последний настоящий кобзарь в нашем коше, — глухо, с какой-то затаенной тоской произнес Чепега, возможно, еще и оттого, что это событие напомнило ему о его собственных преклонных летах и бренности всего сущего. Он не участвовал в похоронах. Разрешил пойти к кургану вместе с процессией всем, кто пожелает, а служителям церкви дал наказ не затягивать отпевание и погребение покойного.

Большинство путников использовало продленную остановку для своих неотложных дорожных нужд — починки сбруи, подвод, одежды и обуви, ухода за живым тяглом. Но немалая процессия собралась и у гроба Кромполи, чтобы проводить его в последний путь. В этой массе людей оказались Надя Кодаш и Федор Дикун. Она первая подошла к нему, молча кивнула головой, произнеся чуть слышно:

— Теперь нам уже никто не споет таких думок, как он.

А Федор так же тихо добавил:

— Про свободу и справедливость на земле.

На скате кургана, обращенного к Днепру и Бериславу, уже чернела готовая могила, отрытая казаками из хозяйственной команды. Дьякон совершил заупокойную молитву и вот уже — гроб в узкой черной щели, по нему застучали комья земли, брошенные руками доброжелателей покойного. А затем земля накидывалась уже лопатами, пока над могилой не вырос невысокий холмик. В его головной части, как сиротливый скелетец, белел свежевырублен- ный крест.