Казак Дикун

Получалось, что судебный приговор свалил в кучу и правых, и виноватых, овец и козлищ, агнцев и демонов. Ни у кого из высшей знати, кастовой офицерской элиты за преступное отношение к воинам — черноморцам ни один волос с головы не упал. Котляревский, наломав дров, сам запросился в отставку и ее получил. Обремененный громадой сотворенного зла по отношению к Дикуну и его товарищам незадачливый атаман и сам закончил свой жизненный путь еще до прибытия опальных черноморцев в Екатеринодар — 18 февраля, то есть спустя два дня после смерти Дикуна в Бериславе.

Судьба — индейка сыграла и с ним недобрую шутку. Она явилась к нему, как роковое возмездие за его вероломство и жестокость. Разница была в том, что он умер старым, на седьмом десятке лет, а те, кого он поставил под чудовищный меч «правосудия» — все были молодые, полные надежд и чаяний люди.

Для истории же сохранилась еще одна, определяющая разница: дело Дикуна и его товарищей — светлая страница в борьбе за народную свободу и счастье, ярость войсковой старшины любой ценой удержать свое господство и привилегии — черная хмара безвременья на пути к лучшему будущему Черноморского, позднее — Кубанского казачества.

После трагических смертей Дикуна в Бериславе, а его сподвижника Осипа Шмалько в Екатеринодаре и ссылки в Сибирь Собокаря и Полового брожение среди черноморцев не прекратилось. Весна наступила, дни жаркие пошли в поле и на рыбной путине, а люди все никак не могли. отвлечься от последствий волнения казаков. В апреле 1800 года Васюринский курень вдруг облетела невероятная весть:

— Дикун-то Федор жив. В курене объявился.

Некоторые даже адрес указывали:

— У Кодашей он остановился.

Другие поправляли:

— Нет, он у своего друга Никифора Чечика квартирует.

А сторонний пришелец и в самом деле доставил васю — ринцам удовольствие лицезреть себя:

— Я — Дикун, спасся от смерти. Вот вам крест.

И молодой парубок с темно — русым чубом, в поношенной свитке, усердно крестился по православному обычаю, продолжая свою речь:

— Надо подниматься всем миром за наши права, идти в Екатеринодар, а там требовать изменения порядка наделения и пользования землей, участия в охране кордонной линии всех и каждого без хитростей богачей, которые посылают вместо себя наемных подставных лиц, либо вообще уклоняются от несения кордонной службы.

В том же тоне осуждал он власть предержащих за несправедливости при выделении лесных делянок для порубки и заготовки древесины, при продаже соли и пользовании другими благами, дарованными всему войску Грамотой Екатерины II, да почему-то мало соблюдаемой в повседневной жизни. Уж больно похож был предмет разговора на дикуновский, который вел незнакомец. Оттого и признали его васюринцы за подлинного Федора Дикуна.

Однако, к их разочарованию, вскоре выяснилось, что под именем и фамилией их широко известного земляка- бунтаря к ним пожаловал с малой родины Осипа Шмалько, из Незамаевского куреня казак Кадырмага. От великого конфуза самозванец ретировался и больше не возникал перед васюринцами, не соблазнял их выступать против старшины.

Факт прискорбный. Но он говорил о том, что почва для недовольства людей не устранена, что в Войске Черноморском требовалось наводить надлежащий порядок, без

чрезмерных перепадов в благосостоянии всех слоев казачьего общества.

* * *

Прошло более десяти лет. И однажды весной в пору майского многоцветья природы в Бориславе появилась молодая приезжая женщина с девочкой — подростком, приходившейся ей родной дочерью. В скромном, опрятном наряде молодайки что-то было от старинной малороссийской моды, но кое-что уже прибавилось и от веяний нового девятнадцатого века. Расшитая по вороту, рукавам и переду белая блузка уже не выделялась у нее большими размерами, а соответствовала стройной фигуре, столь же ладно смотрелась на ней легкая кремовая юбка без излишних оборок и чрезмерной длины. Мать со вкусом нарядила и свою дочку, водрузив у нее вокруг головы изящную узорчатую ленточку.

У женщины в городе проживала дальняя родня, и она проездом остановилась ненадолго здесь перед тем, как продолжить свой путь на гостевание в центральную Россию, к родителям мужа — подпоручика, погибшего в последней войне с Турцией в 1807 году. Она вышла за него замуж, когда ее ранние девичьи грезы о своем суженом развеял ветер суровой действительности. Мы ведем речь о Наде Кодаш.

В год смерти Федора Дикуна она связала свою судьбу с молодым русским офицером, служившим в гарнизоне Усть — Лабинской крепости. Надя переехала к нему, в Усть- Лабинской у нее родилась дочь. Вместе навещали Надиных родителей в Васюринском курене. Возможно, семейное благополучие Надежды продолжалось бы и дальше, не случись новой войны. Черноморское войско выставило несколько казачьих формирований, часть регулярных русских войск снялась с кордонов и направилась в район боевых действий. Там оказался и муж Надежды Кодаш, вскоре погибший в одной из ожесточенных штыковых атак.