Казак на самоходке. «Заживо не сгорели»

Добавляет надрывно, с горечью:

– Что сейчас отдал бы за одно письмо, за одну весточку, что жена и детишки живы. Их еще в августе освободили. Писал два письма соседям. Ни слуху ни духу.

Наступила тишина. Куда делся игривый тон в разговоре Святкина с Шустеровым, у каждого звоном отозвались слова друга, трудно найти утешение, понятно состояние товарища, сам испытал, да еще как. Что-то сказать надо, нельзя оставлять человека одного журиться с несчастьем, с нашей общей бедой. Горе молчать не любит.

– Павел Семенович, – обращаюсь к Хижняку, – может, написать письмо в сельсовет или в райисполком. Гляди, и родные в другом селе живут. Бывает, жилья не осталось, одни трубы торчат. Как вон там…

– Есть идея, – загорелся Шустеров.

– Давайте, напишем – мы, боевой экипаж установки «Дон». Сообщаем, что ваш земляк бьет врага. Храбро водит самоходку, – предлагает свой текст письма Святкин.

– Сообщим: установка 1448-го артполка резерва главнокомандования 18-й десантной дивизии. У тебя, Ленька, не голова, а кубышка пустая. Всем растрезвоним, что под индексом полевой почты № 12296 скрывается наш полк. Напишем иначе: «группа бойцов и офицеров, боевых друзей». Отошлем на освобожденную часть Украины. Ответ шлите срочно на имя Хижняка Павла Семеновича.

Под впечатлением рассказал товарищам о своих переживаниях. В период немецкого нашествия на Дон и Ставрополье мои родственники были либо в оккупации, либо на фронте, я один, как перст. Мысль, что одинок, сама по себе тяжела, смерть рядом. «И никто не узнает, где могилка моя». Пока не коснулось, такие песни плохо понимал, а тут почувствовал, как сердце закипает. Кто знает, может быть, родных уже могила укрыла? Живы, здоровы, не умирают с голоду? Свербит мысль, квелит душу день и ночь, ложусь – думаю, ночью проснусь, представляю, где они и как.

– С кем она, – ввертывает неуместное словцо шутоломный Святкин.

На него зло осклабился Шустеров, болезненно дернулся Хижняк. Леша быстро ретировался.

– И об этом не раз, не два думал. Дожил до того, что голова стала, как колокол. Сильные боли, слабость, апатия. Пошел в санчасть. Там знали, что в 42-м году был тяжело контужен, ранен в бок. Покрутили, повертели, постучали. Рецидив контузии, говорят. Я этому поверил! Сколько брома попил, таблеток разных проглотил, уколов принял, и успокаивающих, и возбуждающих. Ничто не помогало. Замучили постоянные головные боли и прочее. 2 июня 1943 года получаю письмо от жены. Доразу сердце отложило. Живы, Верочка ждет папу. Не обо всем написано, но главное есть, остальное выспрошу. Через несколько дней боль и слабость как рукой сняло. Здоров, свеж, силен. Вот тебе и контузия, и бром. Воину важно знать, что его ждут, что он нужен. Думаю, и вы, Павел Семенович, дождетесь этого.

У нашего товарища в глазах заблестел огонек, на лице мелькнула улыбка радости и надежды.

Наступили бои за станицу Благовещенскую. Надеялись, что, потеряв Новороссийск, затем Анапу, немец без оглядки побежит в Тамань, на корабли. Не сбылось, частям пришлось пробиваться к станице в тяжелых боях. Полк вместе с 5-й гвардейской бригадой и 55-й Иркутской стрелковой дивизией наступал по песчаной косе южнее станицы. Севернее пробивалась дивизия 18-й армии, западнее станицы на Бугазскую косу был высажен десант морских пехотинцев и стрелковый полк дивизии. Ударом с трех сторон немец разбит, 26 сентября, на десятый день после взятия Новороссийска и на пятый после Анапы, станица Благовещенская освобождена.

Впереди Тамань, чем ближе город, тем ожесточеннее сопротивление врага. На косе тесно, наступаем между Черным морем и лиманом, ширина этой проклятой плешивой полоски не более двух километров. На выходе, впереди кубанские просторы, здесь череда небольших гор, они, как пробка, закрывают выход из песчаной бутылки. Высотки немец так укрепил, что который день не можем столкнуть в море, сделать это надо немедленно, слишком невыгодная позиция, нет естественных укрытий, искусственных сооружений. Нельзя останавливаться на более или менее длительное время, артиллерия противника пристреливается, затем открывает массированный артналет. Мы у врага, как на ладони, единственная защита собственный «бог войны».

В один из моментов боя обнаружили скопление немецкой пехоты, на передний край шло подкрепление. Цель была настолько хороша, что, забыв об опасности, снаряд за снарядом отправляли в гущу фашистов. Взвод немецких пушек ударил по нашей огневой позиции, к счастью, недолет, тут сзади второй залп, куда деваться? Мы в вилке, командую механику:

– Полный вперед!

Только успели отъехать, как в непосредственной близости новый, третий гром разрывов, осыпало песком и осколками. Куда теперь? Эх, погибать, так в бою: «Вперед, огонь, огонь!» Где в атаку идет казак, там у врага трое в глазах. Наконец, на помощь пришли полевые пушки, заставили замолчать немецких артиллеристов. В азарте забыл о личной предосторожности, приподнялся над броней, оказался головой и грудью выше верхнего края боевого отделения.

– Лейтенант, смотри, – указывает Святкин на перископ.

Быстрее обычного спустился, спрашиваю: