Казакевич

В своих хождениях к начальнику политотдела редактор был настойчив и сметлив. А дальше все шло по схеме. Начальнику политотдела в первую очередь был нужен в бригаде порядок. «Порядок» с газетой обеспечивал добросовестный, писучий, политически грамотный Казакевич. С ним можно было не опасаться печатных ляпсусов, чреватых неприятностями, особенно опасными в военное время. И выходило: лишись его – не оберешься хлопот с этой многотиражкой и со старшим лейтенантом без младшего. В газете же каждое напечатанное слово, как и написанное пером, не вырубишь топором… И обнадеживая его, выказывая ему свое понимание, начальник политотдела стопорил все его усилия в политуправлении округа. Там же никакого особого резона держаться за Казакевича не было, наоборот, непрестанно требовалось заменять офицеров – из тыла на фронт. Но и чтоб оставить его в запасной бригаде, причин выискивать не приходилось. И высокие слова находились. Таков получался расклад игры.

При этом раскладе ему было не избежать ошибок. Эммануил не чувствовал себя «младшим», напоминал начальству о данных обещаниях. И тогда его настойчивость оценивалась как строптивость и штатское своеволие…

Но в этот начальственный пасьянс, раскладываемый в бригаде на судьбу Казакевича, вдруг вторглась еще одна сильная карта. В начале апреля полковник Выдриган был вызван из Шуи в Москву в Главное управление кадров Красной армии. За месяц до того он подал на имя начальника ГУКа еще один, уже третий по счету, рапорт с просьбой отправить его на фронт. В написании этого рапорта участвовал и Эммануил. Рапорт сложился строгим, убедительным и прочувственным – в прошлом году Выдриган получил похоронные извещения на обоих своих сыновей, молодых командиров, пехотинца и летчика, и писал теперь о том, что находиться далее в тылу ему неимоверно тяжело. На сей раз рапорт не остался без ответа, и ответ был положительным. В тот момент, весной 1943 года, и фронт, и вся страна тревожно ожидали очередного летнего наступления немцев, в которое Германия непременно ринется всею своею сконцентрированной мощью и новоизобретенной техникой, чтобы взять реванш за оглушительное зимнее поражение под Сталинградом. Ставка Верховного главнокомандования производила усиление стратегических направлений новыми соединениями. Выдригана назначили заместителем командира 51 стрелковой дивизии, формировавшейся в составе Западного фронта.

И все свои надежды вырваться из тыла в действующую армию Эммануил связывал ныне только с Выдриганом. То был его последний законный шанс. Они твердо условились обо всем, когда он провожал Выдригана из Шуи. И Выдриган тотчас по прибытии к месту назначения предпринял энергичные шаги для вызова его на фронт. О стараниях Выдригана было достаточно широко известно в бригаде, Эммануил испытывал приятное удовлетворение – такой большой начальник, полковник, желает вытребовать к себе не опытных воинов, старых знакомых служак, майоров и капитанов, а какого-то младшего лейтенанта, не кадрового совсем, да еще в очках! К его удовлетворению прибавлялось нетерпение. Но внешне он держался безмятежно, видя, как в штабе удивляются этому странному выбору Выдригана.

Перевод, однако, затягивался, срывался. Беспокойство Эммануила отразилось в письме жене:

«О моей дальнейшей судьбе я еще ничего определенного не знаю. Думаю, что вскоре поеду навстречу неизвестному. Но это не должно тебя волновать. Нам на роду написано быть вместе, и мы будем вместе. Поэтому ты должна присоединить свои молитвы к моим стараниям попасть на фронт в дивизию, формируемую моим полковником… Меня отсюда не хотят отпускать…»

Жена, мать двоих детей должна была молить.

… Впоследствии, лет через двадцать, генерал в отставке Выдриган поведает в своих воспоминаниях:

«Эммануил Казакевич настаивал на том, чтобы его забрать на фронт. Откровенно говоря, мне было жаль и его и себя, потому что в случае разлуки я оставался без близкого друга и хорошего советчика.

Я знал, что законным путем никак не смогу взять Казакевича на фронт, тем более – к себе. Эма написал мне, что он так или иначе попадет на фронт, хотя бы через штрафной батальон.

Зная его характер, я боялся этого, боялся, что Казакевич пойдет на все…»