Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Весь Дон всколыхнулся, узнавши о том, что Стенька укрепился в Нижне-Яицке. В донских городках казаки собирались «многим собраньем», чтобы избрать свою старшину идти прямо на Волгу и пристать к атаману. Промышлять же над ворами было некому: по городам сидели, правда, воеводы, но с самой ничтожной силой, да и стрельцы неохотно дрались за Государево дело; многие даже тайно снабжали воров зельем (порохом) и свинцом. Вскоре вести о Стеньке затихли: знать, ушел в море.

Угрюмы, неприветливы были в ту пору берега сурового Дагестана. И горе путнику или купцу, который попадал на берег, к тамошним татарам: его ковали в цепи, обращали в неволю. Особенно тяжко приходилось христианам. Теперь казаки мстили за своих братьев, замученных в неволе, и мстили жестоко, сторицей. Сам атаман плыл на легких стругах, без компаса, без кормы, а Алешку Протокина и Каторжного с двумя тысячами послал сухопутьем; за последними увязался еще запорожский куренной атаман Чуб с четырьмя сотнями «братьев». Они набросились, прежде всего, на Дербент; крепость взять-то не смогли, но нижний город разрушили до основания. Все побережье до города Баку запылало в огне; жители, спасая животы, бежали врознь от казацкой сабли – иные забивались в горы, другие скрывались в лесах. Все их добро, что получше да полегче, шло на струги, остальное металось в огонь. В персидском городе Реште казаки узнали, что против них выступила вооруженная сила. Атаман пустился на хитрость. Он сочинил басню, будто пришел в Персию искать милостей у шаха; просить теперь назначить ему землю под поселок. Персияне дались в обман, и пока шла отписка, атаман перебрался с молодцами из Решта в Фарабат, где объявил себя купцом. Пять дней шла у них торговля мирно, на 6-й день атаман, окруженный казаками, как бы невзначай поправил на голове шапку. Это был условный знак: пора, значит, приступать к расправе. И страшно сказать, что сталось с этим городком: в нем уцелели лишь христиане, которых признавали по выклику: «Христос! Христос!». Все остальное население, совсем беззащитное, было перебито или захвачено в плен. Целую зиму казаки, засев на островке, меняли пленных, причем давали за одного своего трех-четырех неверных. По весне Стенька очутился уже на туркменском берегу, где громил туркменские улусы. Наконец, персияне снарядили против него целый флот, вооруженный пушками. Казаки вышли ему навстречу, накинулись своим обычным способом, и только три судна успели уйти с ханом, его же сын и красавица-дочка остались в плену. После этой победы Стенька стал думать, как бы ему без помехи вернуться на Дон.

В середине августа явились в Астрахань к воеводе Львову двое выборных с речами от Стеньки и его войска и говорили, что он бьет челом, чтобы великий Государь помиловал, простил бы ему вины и пропустил на Дон, а взятые пушки войско обещает возвратить и служилых людей отпустить. Воевода велел этих двух казаков привести к вере. Через несколько дней в городе было большое торжество.

В приказной избе сидит сам воевода, князь Семен Иванович Львов, окруженный дьяками. Товарищи Стеньки сложили перед избой знамена, бунчук, сам атаман, приступив к воеводе, бил челом, чтобы шестерым выборным ехать в Москву бить за вины своими головами. Выборные были отправлены, и великий Государь, по своему милосердному рассмотрению, пожаловал: вместо смерти, велел дать им живот и послать казаков в Астрахань, чтобы они вины свои заслуживали. Но унять казаков кроткими мерами становилось делом трудным: изведав широкого раздолья, с богатой на руках добычей, им не охота было выслуживать вины. Когда дело дошло до расчета, Разин стал препираться, он не выдал ни пограбленных товаров, ни пленных, даже удержал 20 пушок. «Эти пушки, – говорил он, – надобны нам в степи для проходу, а как дойдем, то пушечки пришлем тотчас же». Воеводы сдались, да и нельзя было не сдаться, потому что казачество затуманило всем головы, не только у бедноты, но у служивых, у торговых людей. Вся Астрахань приходила в умиление, глядя на казаков в шелку да в бархате, в заломленных шапках, украшенных жемчугом или драгоценными камнями, в кушаках, расшитых золотом, с оружием в богатой оправе. «А Степан Тимофеевич – и говорить нечего: прямой, батюшка, такой ласковый да добрый, о чем ни попросишь, нет у него отказу…» Встречная толпа падала на колени, когда он ходил по улицам, мотал горстями денежки. На судах у атамана, сказывали, все веревки и канаты шелковые, паруса затканы золотом – велико искушение! За ним следом бегали, глядели, как он, «батюшка», гулял или «тешился». Однажды Стенька катался по Волге, и возле него сидела персиянка, ханская дочь, в своем богатом одеянии, осыпанном жемчугом, унизанном камнями. Вдруг хмельной Стенька поднялся с места и, держа красавицу за руку, повернулся к реке: «Ах ты, Волга-матушка, река великая!

Много ты дала нам злата и серебра, и всякого добра, наделила честью и славой, а я, тебя еще ничем не наградил.