Казан

Три раза и молодая женщина выходила вместе с ним. При свете костра Казан мог видеть её светлые волосы, развевавшиеся вокруг неё, как и в то время, когда он только что вбежал в палатку и загрыз человека. В глазах её всё ещё светился ужас, и лицо было бледно, как снег. И во второй, и в третий раз она тоже кричала: «Казан, Казан, Казан!» И вся та часть его, которая составляла в нём собаку, а не волка, дрожала от радости при звуке её голоса, и он даже был готов подползти к ней, чтобы его избили. Но страх перед дубиной всё-таки оказался сильнее, и он час за часом всё отползал глубже и глубже назад, пока наконец в палатке не водворилось молчание и не перестали двигаться тени и пока самый огонь в костре не погас.

Осторожно он вышел из своей засады и, всё ещё на животе, пополз к нагруженным саням и к тому, что осталось от погасшего костра. За этими санями, в тени от деревьев, лежал труп человека, которого он загрыз, покрытый войлоком. Торп, его хозяин, оттащил покойника сюда.

Казан лёг носом к горячим углям и, вытянув морду между передних лап, уставился глазами прямо во вход в палатку. Он решил бодрствовать, наблюдать и быть готовым тотчас же бежать в лес, как только в ней последует хоть какое-нибудь движение. Но тепло, исходившее от серой золы в уже потухшем костре, смыкало ему глаза. Два или три раза он боролся с собой, как бы не заснуть; но под конец его полуоткрытые глаза всё-таки не справились с дремотой и плотно закрылись.

Теперь, во сне, он тихонько заскулил, и его развитые мускулы на ногах и плечах напряглись, и внезапная дрожь пробежала вдруг вдоль его лохматой спины. Если бы находившийся в это время в палатке Торп мог видеть его, то он понял бы, что Казан видел сон. А жена Торпа, золотая головка которой лежала на груди у мужа и которая не могла успокоиться даже и теперь и то и дело вздрагивала, как это делал и Казан, – могла бы сразу догадаться, что именно он видел во сне.

А во сне он снова метался на своей цепи. Его челюсти стучали, точно стальные кастаньеты, и именно этот звук и разбудил его. Он вскочил на ноги, ощетинил спину, точно щётку, и его обнажённые клыки засветились, точно ножи из слоновой кости. И он пробудился как раз вовремя. В палатке началось движение. Проснулся его хозяин, и если он сейчас не убежит, то…

Он тотчас же забился в самую гущу еловых ветвей и стал выжидать там, прижавшись к земле и скрытый от взоров, и высунув из-под дерева одну только голову. Он знал, что хозяин не пощадит его. Торп уже раз побил его за то, что он бросился на Мак-Криди, и только вмешательство молодой женщины спасло его от дальнейшего наказания. А теперь он, Казан, перегрыз этому Мак-Криди горло. Он лишил его жизни, и хозяин не простит ему этого ни за что. Даже сама женщина теперь уже не заступится за него.

Казану было досадно, что возвратился его хозяин, такой жалкий и весь в крови, после того как он перегрыз горло Мак-Криди. Тогда бы Казан остался при этой женщине навсегда. Она любила бы его. Она ведь и так любила его. И он всюду следовал бы за ней, защищал бы её всегда, и если бы понадобилось, то и отдал бы за неё жизнь. Но Торп возвратился из леса, и теперь Казану нужно как можно скорее спасать свою шкуру, потому что Торп приготовит для него то же, что и остальные люди в подобных же случаях, то есть дубину, плеть и ту странную вещь, которая изрыгает огонь и убивает. И теперь…

Торп вышел из палатки. Занималась заря, и в руке у него было ружьё. Через минуту вышла и женщина, и её удивительные волосы всё ещё развевались вокруг неё; она взялась за руку мужа. Он посмотрел на тело, покрытое войлоком. Затем она что-то сказала Торпу, и он вдруг выпрямился и закинул голову назад.

– Казан, Казан, Казан! – стал он звать.

Дрожь пробежала по телу Казана. Значит, хозяин хотел его обмануть! Ведь в руке у него была вещь, которая убивает!

– Казан, Казан, Казан! – закричал он опять.

Казан осторожно попятился от дерева. Он знал, что для той холодной вещи, которую держал в руках Торп и которая влекла за собою смерть, расстояния не существовало. Но тем не менее он обернулся, тихо поскулил, и в его красных глазах, когда он увидал в последний раз молодую женщину, засветилась настоящая скорбь.

Он знал, что теперь ему придётся расстаться с нею навсегда, и в его сердце появилась боль, какой он не испытывал ещё ни разу в жизни, боль не от дубины, и не от плети, и не от холода и голода, но от чего-то гораздо большего, чем всё это вместе взятое, что вдруг наполнило всего его желанием задрать кверху голову и перед этим серым, бездонным небом выплакать своё одиночество.

– Он убежал! – услышал он донёсшийся до него со стоянки дрогнувший голос молодой женщины.

И строгий голос хозяина тоже дрогнул:

– Да, он удрал. Он знал всё, а я вот не догадывался ни о чём. Я отдал бы год своей жизни, чтобы только не случилось того, что я вчера его отстегал. Теперь уж он не вернётся назад.

Изабелла крепко прижалась к плечу мужа.