Казан

Ночью Серая волчица уже не руководствовалась направлением ветра. Она уже безбоязненно подползала к следу, оставленному Пьером Радисоном, и когда Казан услышал ее вновь, уже далеко за полночь, то он все еще лежал, подняв кверху голову, и все тело у него одеревенело, несмотря на то, что мускулы были напряжены. В голосе у Серой волчицы уже слышалась какая-то новая нота, что-то тоскливое, совсем не похожее на товарищеский клич. Это было Предчувствие. И, услышав в нем этот звук, Казан испугался молчания, вскочил и, подняв морду к небу, завыл так, как обыкновенно воют на севере дикие собаки перед хижинами своих хозяев, когда почуют их смерть.

Пьер Радисон скончался.

Глава VII. Из метели

Уже светало, когда ребенок задвигался у груди матери и разбудил ее криками, прося есть. Она открыла глаза, отбросила от лица волосы и увидела на другой стороне палатки неясную фигуру своего отца. Он лежал очень спокойно, и ей было приятно, что он спал. Она знала, что накануне он устал почти до изнеможения, и теперь была не прочь поваляться лишние полчаса, воркуя с маленькой Иоанной. Затем она осторожно поднялась, сунула ребенка в еще теплые одеяла и меха, оделась во что потеплее и вышла на воздух.

К этому времени уже совсем рассвело, и она вздохнула с облегчением, когда увидела, что буря уже прекратилась. Было ужасно холодно. Ей казалось, что никогда еще в жизни она не испытывала такого холода. Огонь погас окончательно. Казан свернулся шаром, засунув нос под брюхо. Как только Иоанна вышла, он, весь дрожа, поднял голову. Своими тяжелыми мокасинами, в которые она была обута, она разгребла золу и обуглившиеся поленья, рассчитывая, что под ними еще тлелся огонь. Но не оказалось ни одной искры. Возвращаясь в палатку, она остановилась на минутку около Казана и погладила его по косматой голове.

– Бедный Бирюк! – сказала она. – Надо было бы тебе дать медвежью шкуру!

Она откинула полу палатки и вошла внутрь. Теперь в первый раз она увидела при дневном освещении лицо своего отца, и Казан снаружи услышал ее отчаянный, раздиравший душу плач.

Теперь уж всякий, кто посмотрел бы на лицо Пьера Радисона, понял бы, в чем дело.

После этого, полного агонии плача Иоанна упала на тело отца и стала рыдать так тихо, что этого не мог услышать даже Казан, несмотря на то, что имел острый слух. Затем она вскочила на ноги и выбежала наружу. Казан вытянул свою цепь, чтобы подбежать к ней навстречу, но она уже не видела и не слышала ничего. Ужас пустыни гораздо могущественнее, чем смерть, и на некоторое время он овладел ею. И не потому, что она боялась за себя. Это был ребенок. Доносившийся из палатки плач резал ей сердце, как ножами.

И тут же пришло ей на ум то, что вчера вечером говорил ей старый Пьер о реке, о полыньях во льду, о том, что до дома осталось всего только сорок миль. «Ты не должна теряться, Иоанна». Значит, он предчувствовал то, что случилось.

Она потеплее закутала ребенка в меха и возвратилась к костру. Ее единственной мыслью теперь была необходимость во что бы то ни стало иметь огонь. Она набрала кучку березовой коры, покрыла ее полуобгорелым хворостом и пошла в палатку за спичками. Пьер Радисон носил их всегда при себе, в кармане своей меховой куртки. Она заплакала опять, когда наклонилась над ним, чтобы вытащить у него из кармана коробку. Когда огонь разгорелся, то она подбавила дров еще и затем кинула в огонь большие поленья, которые еще накануне припас Пьер. Огонь придал ей бодрости. Сорок миль – но река доведет ее до самого дома! Она сделает это путешествие с ребенком и с Бирюком! И в первый раз за все это утро она обратилась к Казану и, положив ему руку на голову, стала называть его этим именем. Затем она кинула ему кусок мяса, которое она сначала оттаяла на огне, и растопила снегу для чая. Она не чувствовала голода, но вспомнила, как отец заставлял ее есть по четыре и по пять раз в день, так что она насильно заставила себя съесть завтрак из сухаря и ломтика мяса и выпить немного чаю.

Затем наступил страшный момент, которого она так боялась. Она обернула тело отца в одеяла и обмотала его веревкой. После этого она уложила на сани, у самого огня, все шкуры и одеяла, которые оставались еще не уложенными, зарыла в них маленькую Иоанну. Свернуть же палатку оказалось для нее нелегким делом. Веревки были натянуты и промерзли, и когда она покончила с укладкой, то из одной руки у нее сочилась кровь. Она уложила палатку на сани и затем, закрыв ладонями лицо, обернулась назад и посмотрела на отца.