Казань (СИ)

Жена с радости о землю грянулась, заголосила. Соседи сбежались – руками машут, дивятся… Староста пришел, Селиверст Семенович. Сидели в избе, и за полночь рассказывал Куропаткин про свои походы. И как под Бухарестом свое геройство доказывал, и как под Шумлой пострадал…

Рассказывает Николай, рукой поводит, а в темной избе уж на полу убитые товарищи лежат, всем чудится, кровушка их течет, раненые стонут и поперек всей избы едет на гнедом жеребце генерал Румянцев, весь в регалиях, брылья распустил.

Слушал народ Куропаткина невесело, а брат Зиновей, тот поднял голову, глазами сверкнул:

– У нас в деревне жизни нет! Баре немцам продали…

И стал втихую, шепотом рассказывать…

– Старый-то наш барин, Василий Акинфиевич, дай ему господи царство небесное, с год уж как померши. Молодой барин со службы сразу в деревню вернулся, стал жить да поживать. Говорит – тут как все налажу, в Питер перееду… В Питер он, барин, жить поедет, а вы-де, мужики, меня кормить будете… Барин-то молодой, Акинфий Васильевич, старосту нашего Селиверста Семеныча уволил, да, уволил…

– Уволил он меня, – сказал и Селиверст Семенович и кашлянул – Это точно.

И почесал в бороде.

– А теперь у нас новый прикаcчик… Господин Хаузен… Бывший пленный из пруссаков. Был у нас рыжий кобель, на цепи что сидел – помнишь? Так пруссак этот куда лютее. За один месяц все недоимки за три годах с мужиков собрал… У мужиков все чуланы, все чердаки, все погреба обыскал, излазил. Душу вытряс… У мужиков, говорит, ничего своего нету. Все барское. И сами вы, тоже барские… Рабы одно слово… Ну, баре и рады…

Низко свесил Зиновей свою голову, сидит, замолчал. А Николай свесил еще ниже. Cколько он ни воевал, сколько своей крови ни лил – вон оно как дело-то обернулось. Нету тут тишины… Так чего делать?

– Есть на аспидов управа – тихо заговорил Селиверст Семенович, наклонившись вперед – Говорят на Яике царь Петр Федорович объявился. Жив он, не убили его Орловы.

– Слыхали, слыхали – зашевелились мужики.

– Собирает войско, дал всем крестьянам волю. И барскую землю також!

– Вот куда надо идти – сжал кулаки Зиновий – Вот где жизнь то!

– Казань под ним уже, да город Ренбурх.

– Тихо ты! – осадил брата Николай – Нельзя об сем! У нас в полках за прелестные письма, да такие сказки насмерть пороли.

Глянули – а уж в окошке светает.

– Расходитесь пока – утро вечера мудренее.

А пока что пошел Куропаткин с Ульяной спать на печку.

Наутро, почистив пуговицы на кафтане, подтянув пояс, заковылял Николай на барский двор. Утро свежее, легкое. Подморозило. Дом стоит барский широкий, низкий, перед домом снег расчищен. Долго ждал Куропаткин, уходил, возвращался. Наконец пустили в дом – а там в гостинной уж сидит барин – в пестром халате, в малиновой ермолке. С трубкой. Чай он кушает. Барыня за самоваром, в чепчике белом, кругом ребят насыпано… Учитель с ними молодой.

Барин выбил трубку:

– Ты кто таков, герой? – спрашивает, а сам кусок пирога в рот запихивает… – Ммм… А! Куропаткин! Помню, помню что-то… В каком полку служил? В Звенигородском? Так, так… Ну что ж…. Раз вернулся, ты работать должен.

– Я нынче после службы вольный!

– Это да, есть такой указ – согласился барин – Но человек без работы – злодей…Отчаянной жизни человек… Эй, там! Дуняшка, поднеси герою рюмку водки! Заслужил, заслужил! Герой! А мне, Лизонька, отрежь еще пирожка… Хорош! Хвалю!

– Покорнейше благодарю! – отвечает Куропаткин, усы поправляет – Только вот на одной-то ноге мне стоять неспособно… Ежели как я работать должен, так на какую ты меня, батюшка-барин, поставишь?

– Ну, уж этого – про работу – я и не знаю… Теперь у нас Густав Адамыч все ведает… Мы-то сами в Питер скоро уедем. Неспокойно стало. Матушка-императрица, – барин поднял вверх глаза, указательный палец в небо и многозначительно вздохнул, – Собирает всех дворян в ополчение… Так-то, брат… Так ты уж к управляющему обращайся… Вот он идёт… Густав Адамыч… Херр Хаузен! Битте!

В гостинную зашел мужчина – немец лет сорока, в черном кафтане, словно аршин проглотил, в буклях пудреных, в руке трость держит.

– Шесть часов завтра имей явиться! – сказал господин Хаузен.

А сам на его треуголку медведем смотрит.

– Так вот, Густав Адамыч! – говорит хозяин, а сам опять к Лизоньке нагнулся, пирожка еще просит – Уж больно хорош… В Питере таких уж не поешь, в деревне все свое…

– И в Питер мужики все одно будут нам из деревни припас доставлять – говорит Лизонька и пухлым кулачком подперла алую щечку. – Чего уж!

– Разве что… мм… Вот, Густав Адамыч, пришел с войны наш мужик… – говорит барин и салфеткой трет красные губы луковкой, все в масле – Был мужик, а теперь герой… Ногу только потерял. Ну, что с ним делать?

И Куропаткин был поставлен сторожем на барские овины. Днем и ночью в сарае рядом караулить, мерзнуть… День-деньской в работе помогать, что сможет… По способности. Работает Куроптев и видит, и слышит, как Густав Адамыч людей обижает…

– Эй, русски свинья! Пофорачифайся жифей! Лениф работник! Шорт такой! Жифей!