Казанова

Пусть прекратят перешептываться и шмыгать носом и подойдут к нему. Он выбрасывает вперед руку… вот так, к ним, видят?., магнетическая сила притягивает их руки, чувствуют?., теперь остается только объединить духовные и физические силы, поняли? Уже видят. Но еще не чувствуют и не понимают. Что ж, надо набраться терпения. И он кладет их ладошки на свою, шикает на Полю, пытающуюся подглядеть, что они там, за ее спиной, делают, наконец накрывает маленькие ручки второй рукою. Девочки замирают, как по команде уставившись в одну точку — на перстень с сапфиром у него на пальце.

Сосредоточиться, думать только о том, что нужно сделать. Это главное. Сейчас они превратятся в одухотворенных кариатид. Джакомо верил в то, что говорил, и — каким-то уголком сознания — не верил. Будто в фантастический сон. В чувствах, которые его обуревали, было что-то от нереальности сновидения. Он не просто сомневался, он боялся того, что должно произойти, но не позор его страшил — смерть. Точно не пышнотелую Полю предстояло с помощью девочек поднять, а прыгнуть в бездонную ледяную пропасть. Со времен Флоренции он многократно проделывал этот трюк, но всякий раз испытывал подобные чувства. Потому и не любил похваляться этой своей способностью: пустяковая на первый взгляд забава могла обернуться серьезными неприятностями. Потому и демонстрировал свое искусство, лишь когда судьба загоняла его на край бездны.

Ощущают ли девочки то же самое? Должны, иначе ничего не выйдет. Внутри у Казановы все дрожало, пирамидка ладоней свинцовой тяжестью давила на руку, но он собрался с духом и вполголоса скомандовал:

— Начали!

На сей раз движение было слаженным, гармоничным, скрещенные пальцы попали куда надо, но туша на стуле только чуть всколыхнулась, будто на одну Полю уселось еще пять таких же. Однако через секунду кольнувшая сердце льдышка растаяла: тело утратило вес, ноги-колоды, могучая задница и груди, тяжелые, как буханки хлеба, с легкостью взлетели высоко вверх. Molto bene! [35]

Девочки завизжали от восторга и, забыв про Полю, закончившую полет на полу, бросились обнимать Казанову, умоляя повторить еще разок. Получилось. Живем! Все будет хорошо. Он в очередной раз избежит падения в бездну. А ведь то была лишь первая попытка. Они еще поупражняются, поупражняются — впереди целый день и целая ночь, Поля у них еще запорхает в воздухе. Придворные павлины и попугаи онемеют, просто онемеют, увидав такое. Джакомо обнял несмело приблизившегося к ним Иеремию.

— Видишь: и ты можешь кое-чему у меня поучиться.

Одни они были недолго. Вначале в дверь заглянули два актера из театра. И исчезли, прежде чем он успел их прогнать, но, конечно, это они через минуту притащили с собой шумную компанию. Казанова на мгновенье оцепенел, увидев Катай, нежно поддерживаемую Браницким, однако быстро пришел в себя: в конце концов, теперь его с этой женщиной ничто не связывает. Пусть болит голова у Бинетти, неестественно оживленной, благосклонно принимающей ухаживанья какого-то дурного ферта. Остальных Джакомо не знал, но нетрудно было догадаться, кто они, и еще легче — кем бы хотели быть. При виде «труппы» все так и покатились со смеху, ввалились в зал, обступили со всех сторон, норовя дотронуться, ткнуть пальцем, а то и подсовывая ручку для поцелуя, разахались, засыпали вопросами: что, как, зачем. Казалось, ничего хуже и быть не может, но внезапно дверь с грохотом распахнулась и в зал на пронзительно ржущей лошади влетел пьяный князь Казимеж в сопровождении не менее пьяного приятеля в офицерском мундире. Офицер слез, а точнее, свалился с седла и тут же замешался в толпу актеров, князь же, бросив поводья ухажеру Бинетти, подошел к Казанове:

— Конь, понимаете ли, понес.

«Брат короля, — подумал Джакомо, — в таком звании все дозволено». И любезно улыбнулся: милости просим, будем рады. Охотнее всего он бы всадил пьянчугам в задницу по петарде, какими в детстве перед Рождеством шпиговали кроликов — чтобы пулей вылетели через порог, — но сейчас не время шутить шутки. Брат короля. Все равно что сам король.

Офицер начал вырываться из рук удерживающих его актеров.

— Не ври, Казимеж. Это не конь, а кобыла. Доказать?

У Браницкого от ярости окаменело лицо.

— Полегче, господа. Здесь дамы.

— Где, где? — загоготал офицер, шутовски вращая глазами и ворочая головой. — Не вижу.

Князь Казимеж попытался унять приятеля, но гогот заглушил его несвязное бормотанье. Испуганная кобыла взбрыкнула, фертик отлетел к стене, когда же, в порыве отчаянной отваги, хлестнул ее по морде поводьями, та задрав хвост, выстрелила как из пушки, если не из целой батареи. Это уже была катастрофа. Сейчас Браницкий его убьет, подумал Казанова, видя, как, предвещая неминуемую беду, темнеют пятна на лице графа. Боже, расправа с князем… да это все равно что расправа с самим королем. Вина падет на всех свидетелей.

И им тоже не избежать расправы. Надо что-то сделать, предотвратить кровопролитие, но… неизвестно, с чего начать.

— Н-да, все лучше и лучше. Позволь тебя на минутку, князь…