Казанова

Он пытается встать, но ноги отказываются повиноваться.

— Разве что в могилу.

Он заставит умолкнуть этот насмешливый голос, чем бы это ни кончилось, ткнет шпагой прямо в гнилые зубы. Но вместо шпаги вытащил из ножен заржавелый обрубок длиною с большой палец. Боже, он ведь сегодня сломал шпагу. И убил человека. Они пришли с ним расквитаться.

— Ладно, свою отвагу ты нам уже доказал. Теперь самое время проявить здравомыслие.

Лицо Куца куда-то отскочило, как воздушный шарик от щелчка. Из темноты сверкнули ледяные глаза полковника Астафьева. Ага, все здесь. Что им от него нужно? Он сделал, что они хотели, — скажем, намеревался сделать, Пусть спросят у своего посла. У этой бочки сала, грозы собак, свиного рыла.

— Молчать. И делать то, что мы прикажем. Завтра явишься ко двору. От этого зависит твоя жизнь.

— А если нет?

Фонарь качнулся, луч света раздвоился, растроился. Казанову обступили со всех сторон, подняли с земли пинками. Попробовали вырвать саквояж, но он держал его крепко, так что они только вспороли бок и с жадностью запустили внутрь лапы. Одна за другой покатились в грязь, прямо под нетерпеливо переминающиеся ноги, под готовые давить и топтать сапожища, драгоценные картофелины. Варвары, не ведают, что творят! Стоять! Пусть лучше его убьют. Это же будущее мира, спасение для голодных, надежда для страждущих, доступный каждому философский камень. Не понимают этого, глупцы?

Джакомо попытался поймать последние картофелины, но земля внезапно ушла из-под ног: он снова лежал на телеге, снова под ним были толстые балки, а перед глазами — спина возницы, нещадно нахлестывающего лошадей. Его мучители провалились в темноту, лишь вдалеке изредка вспыхивали слабые огоньки, точно волчьи глаза, точно души осужденных на вечные скитания грешников. Что за дьявольская скачка. Они словно летели — плавно, без единого толчка; только ветер надрывно свистел в ушах. Казанова протянул руку к человеку на козлах. Они же мчатся по самому краю пропасти. Куда? Куда он так гонит? Задавая вопрос, Джакомо не услышал собственных слов. И ответа не услыхал, поэтому ткнул возницу в спину. Куда мы едем? Понял лишь начало фразы. В Пётрков. Конец утонул в шипенье согласных, загадочных сссццц… — негромком, но угрожающем. Что, что? Возница вдруг повернул голову. Из-под мужицкой бараньей шапки глянула рожа Куца с широко разинутым, кричащим ртом:

— В Пётрков, сударь.

При этих словах Джакомо очнулся. Никто никуда не мчался, и ветер не свистел в ушах, только Пестрый лениво тявкал на лошадей. Они стояли на широкой улице. Возница по-польски разъяснял что-то кучке оборванцев, с любопытством заглядывающих в телегу. Казанова нерешительно приподнялся. Он спал, просто-напросто заснул в дороге. Где они? Приехали в какой-то город. В Пётрков? Но через Пётрков в Гданьск не попадешь, Гданьск совсем в другой стороне. Огляделся внимательно. В той стороне Вена. Ну что ж, пускай, Вена так Вена. Все в порядке.

Но это был не Пётрков, в чем Джакомо, несмотря на полумрак, вскоре убедился. Он хорошо знал эту улицу, каждый день много раз по ней проходил. И даже если бы сомневался, достаточно было поглядеть влево, чтобы увидеть отблеск костра, разожженного караульными перед королевским замком. Это была Варшава. Его похитили, привезли назад? Мужику посулили награду? Но все вокруг выглядело сонным и тихим. Возница что-то не спеша объяснял зевакам. Нет, нет, с опасными преступниками так не поступают. Джакомо начал понимать, что произошло. Он сам во всем виноват. Перепутал направление. Сел в первую попавшуюся телегу, не поинтересовавшись, куда она едет.

Соскочив на землю, Казанова неуверенно — уже больше опасаясь за судьбу саквояжа, чем за свою жизнь, — подошел к кучке зевак. У возницы было нисколько не напоминающее Куца лицо простого деревенского парня.

— В Пётрков. Сссццц.

Он опять не понял этого шелестящего слова, и тогда малый показал кнутовищем на здоровенные балки, а потом, со смехом поворотясь к зрителям, обернул ременный конец кнута вокруг шеи и высунул язык. Виселица. Теперь все понятно. Он спал на виселице. На столбах, меченных смертью. Идиот! Негодовал, что углы слишком острые, — нет, чтобы подумать о веревке. Боже, почему ты так жестоко надо мной надсмеялся? Почему помогаешь не мне, а этой банде? Я ведь ничего дурного не сделал.

Однако быстро взял себя в руки. Не нужно роптать на судьбу. Видно, так должно было быть: вместо побега — прогулка. Свистнул собаку. Вот мы и дома, Пестрый. Хоть для тебя не без толку прошел этот поганый день и не менее поганая ночь. Впрочем — Джакомо пощупал королевское послание на груди, словно проверяя, не привиделось ли ему и это тоже, — возможно, не только для тебя.

Чудеса