Казанова

Молить, чтобы ему даровали жизнь, черт подери. Быть может, есть еще крупица надежды, противоядие, последняя соломинка. Нельзя вот так, ни за что… Абсолютно ни за что. Ему даже не в чем признаваться. Ничего плохого он не сделал. И, честно говоря, не собирался делать. Тогда за что же его так, за что? О нет, пускай подсыпает яд своей дряблой любовнице, коронованной потаскухе, которая его ни в грош не ставит, или ее клевретам, пьющим кровь из порядочных людей. Только не ему, ради Бога, не ему. Он иностранный подданный, он никому, даже королю, не позволит так с собой обращаться. Еще минута, и он ударится лбом об пол.

— О снисхождении и прощении.

— Считай, что получил и то и другое.

Джакомо почувствовал на плечах руки короля, вместо смрадного дыхания пекла ощутил тонкий запах духов. Чудо, вот уж поистине чудо. Король поднимает его с пола, усаживает в кресло, похлопывает по щекам. Он на какой-то миг потерял сознание или сошел с ума? Трудно сказать. Видно, в голове все окончательно перемешалось. Заподозрить этого необыкновенного человека?! Только потому, тысяча чертей, что защипало язык. Выпил слишком много. Изжога у него, вот что! От этого не умирают. Но спятить можно, бесповоротно спятить. Хорошо, король подошел к секретеру и не видит его дурацкой мины. Продолжает рисовать? Нет, грифель и листок остались на столе. Надо будет взглянуть, только вначале немного прийти в себя.

— Вот тебе доказательство, что я не затаил зла. Как нетрудно догадаться, в кармане у тебя пусто. Они предпочитают запугивать, а не платить.

Столбик золотых монет, второй, третий. С ума сойти! Уронить слезу благодарности или от стыда провалиться сквозь землю?

— Я не имею права этого принять, ваше величество, мне…

— Бери. Королю не отказывают.

Что правда, то правда. Джакомо припал к королевской руке — той самой, которую должен был безжалостно заломить за спину или скрутить веревкой, губами коснулся нежной кожи, которую мог изукрасить синяками или даже расцарапать до крови в пылу борьбы. Гореть им в вечном огне, этим скотам, пытавшимся толкнуть его на такое. Какие это деньги? Дукаты, рубли? А может, голландские гульдены? Сто? Двести? Неудобно же пересчитывать.

— Что ты должен был со мной сделать? Задушить или перерезать горло?

Это было точно удар в низ живота.

— Упаси Бог!

Упаси Бог теперь в чем-либо признаться. Сто пятьдесят уж точно.

— Утопить в ложке воды?

— Я…

Огляделся, словно в поисках спасения. Но все в комнате было чужим и враждебным: стол, фрукты в хрустальной вазе, коварное красное вино и плотно закрытая дверь. Да и странная улыбка на лице короля могла в любую минуту превратиться в гримасу ярости. Тогда все, пиши пропало. Он скажет, обязан сказать.

— Похитить. Я должен был похитить ваше величество.

От одних этих слов можно задохнуться, а уж каковы будут последствия… Однако король продолжал улыбаться.

— Похитить. И что дальше?

— Это мне неизвестно, клянусь. Я не знаю никаких подробностей. И не пытался узнать, в этом тоже могу поклясться. Я философ, а не бандит.

Он жив. Жив и будет жить. Этого, еще молодого, мужчину с красивой головой, которую ему пришлось бы обмотать полой плаща, и римским носом, который легко сломать несильным ударом кулака, его слова явно растрогали. Ничего не заберет, скорее добавит.

— Ты знаешь, почему выбор пал на тебя.

Это не был вопрос, но Джакомо поспешил горячо возразить. Станислав Август на минуту задумался.

— Зато я, кажется, знаю. По крайней мере, догадываюсь. Ты для них — человек Запада, а Запад там, в России, — олицетворение всяческого зла. Какие-то парламенты, права человека, газеты — кошмар! Потому и люди оттуда представляются этакими дьяволами во плоти, способными на все. Теперь понимаешь?

Чего тут понимать, он ведь знал, как оно на самом деле было. Дьявол во плоти надавал бы Куцу по роже, а императрицу обозвал курвой и не трясся бы перед ними как осиновый лист.

— Ваше величество не знает, что такое страх.

— Думаешь, не знаю… А о чем я тебе уже целый час толкую? И, как ты полагаешь, зачем?

Не добавит, разве что по физиономии. Король снова приблизился. Внимание!

— Ты и в моих глазах человек Запада. И не какой попало. У вас там любят обвинять нас в глупости, варварстве, иногда в неблагодарности либо — что, в сущности, то же — в безропотном повиновении могущественным соседям. Может, хоть ты, философ, разберешься в том, что здесь происходит. Мы не глупцы. Мы просто порой очень мало можем…