Казанова

Однако надолго его решимости не хватило. Послышался тихий вздох, потом что-то капнуло на позвоночник. Боже, она плачет! Какой же он глупец! Безмозглый дурак. Ведь все это делалось для него. А он не оценил ее мастерства, обращался с ней как с уличной девкой, болван! Болван и хам. Не толкни он ее, она бы не выронила ключа; видно, просто хотела подразнить его, позабавиться. Ну полно, полно! Повернувшись, сжал ее в объятиях — полуобнаженную и, несмотря на слезы, пылающую. Тихо, тихо. Все будет хорошо. Он сейчас принесет этот важнейший на свете ключик, из-под земли его добудет, хоть бы пришлось перерыть всю улицу и обыскать полгорода. Сейчас. Ее все более смелые прикосновения снова его распалили. Сейчас. Пусть подождет немного. Не пожалеет. И пусть не плачет, он заклинает ее всеми святыми. Каждая ее слезинка его ранит. А каждая рана кровоточит. Он истечет кровью. Ни на что не будет способен. Не этого же она добивается. Она не такая жестокая. Она красивая, умная и добрая. Пусть его подождет — минутку!

Последнее слово он произнес по-русски. Почему? Ведь он не знает и знать не желает этого наречия! Точно какой-то дьявол потянул его за язык, точно адское пламя обожгло губы. Не важно. Сейчас важно совсем другое. Ключик.

Одеваться не имело смысла. Он ведь тут же вернется. Усадил девушку на кровать, закутал в шелковое покрывало. Сорвать его будет делом одной секунды. Сейчас, еще ми… опять по-русски! — ладно, еще минутку. Завернулся в плащ и поспешил к двери. Ах да, туфли. На лестнице полно кошек, а у него нет ни малейшего желания угодить босой ногой в вонючую лужу. Нагнулся, чтобы надеть башмаки, чуть не ударившись подбородком о край стола. Стол… Стол был пуст. Кучка золотых дукатов бесследно исчезла. Успела их спрятать? Но когда и как? Ведь все время была с ним рядом. Но если не она, то кто? Кроме них в комнате никого нет. Смешно. Смешно и не имеет никакого значения.

Он уже был на середине лестницы, когда услышал, как хлопнула дверь и щелкнул замок. Не поверив своим ушам, взлетел вверх по ступенькам, несколько раз дернул дверную ручку. Безрезультатно. Что-то случилось. Что-то страшное. Кто-то, прятавшийся в квартире, на нее напал. Чудовища! Бандиты!

— Откройте! — взревел Джакомо, чувствуя, как закипает в жилах кровь. Но вместо криков отчаяния и грохота переворачиваемых стульев услыхал за дверью невнятное попискиванье. И помертвел от ужаса. Но тут же страх вытеснила ярость: сдавленный писк превратился в заливистый здоровый смех. Словно какой-то дьявол вздумал над ним потешиться. Почему дьявол? Эта извращенная шлюха провела его, как последнего идиота. Ни сделать, ни сказать что-либо Джакомо не нашел в себе сил. Даже слюны, чтобы плюнуть, не хватило.

Потом все окончательно запуталось. Казанову раздирали противоречивые чувства. Он то задыхался от ненависти к коварной девке, то думал о ней с трепетным обожанием. Целый день со шпагой слонялся возле ее дома с твердым намерением убить, но, поскольку она так и не вышла, с карликом из театра послал ей цветы. Чуть не задушил, когда, снова распалив его на твердом кресле, она потребовала вторую сотню дукатов, но невольно разжал руки, не столько тронутый умоляющим взглядом ее меркнущих глаз, сколько испугавшись вопля карлика, накинувшегося на него сзади. Собирался привлечь ее к суду за вымогательство, скомпрометировать, высмеять в анонимном памфлете, но не рискнул, обуреваемый сомнениями: во-первых, стыдно, что он позволил себя надуть провинциальной, в общем-то, Мессалине; во-вторых, это может помешать осуществлению их с Бинетти планов, Катай, что ни говори, актриса королевского театра; да и как облить ее грязью, когда, кажется, он по-прежнему сильнее хочет ее, чем ненавидит.

Наконец Казанова принял решение. Провались она пропадом — и он вместе с нею: он заплатит. Еще раз заплатит! Был источник, а вернее источники, к которым он до сих пор не обращался.

Долго искать не понадобилось. Стоило погрозить кулаком одному из постоянно таскавшихся за ним подозрительных типов, как они не замедлили приблизиться. Этих двоих Джакомо не знал. По рожам нетрудно было догадаться об их профессии, но не о том, в каких они чинах. Тем не менее он не стал церемониться. Ему нужны деньги. Он человек, а не верблюд, ест три раза в день, пьет еще чаще, да прислугу иногда надо кормить. А одеться? В лохмотьях, что ли, пожаловать ко двору, ослепить короля голым задом? Так они это себе представляют? Уговор — он чуть не поперхнулся этим мерзким словом, — был не такой.

— Сколько?

Казанова не ожидал, что все получится так просто, и, не задумавшись, назвал вертевшуюся в голове сумму. Старший насмешливо фыркнул:

— Всего-то?

Младший скривил рот в оскорбительно-любезной улыбке.

— Прошу.