Казанова

Сера. Горчица. Крапива. Джакомо понял это несколько минут спустя, когда уже все кончилось и — сто тысяч злобных чертей! — опять кончилось ничем. Едва он усиливал натиск, она резко его отталкивала, едва приближался к цели — стремительно вырывалась; что ни удар, то промашка. Это уже перестало его забавлять; темный зверек, скачущий по животу и груди, уже не щекотал, а обжигал кожу. Женщина сильнее его, не без удивления убедился Джакомо. Силу ей придавала ярость и какое-то дьявольское упорство: она сдерживала его руки, ляжками сжимала бока. Сумасшедшая! Какой неподкупный бес снова в нее вселился? Сатанинское отродье! Еще своим задом, бешено скачущим по всему телу, покалечит его властелина, сломает, сомнет, — раздавит. Мало ли рассказывают подобных историй?

— Пусти!

Она засмеялась ему в лицо, и он затих, собираясь с силами. Довольно, баста. Сейчас он ее с себя сбросит, согнет на полу и так отдерет, что она будет то молить о пощаде, то просить: еще, еще.

Но… не успел. Катай внезапно завела руку за спину, стиснула его плоть, и — сто тысяч зловредных чертей! — через секунду все было кончено.

Подлая, подлая! Он лишь по чистой случайности ее не убил. Не попал в метнувшуюся к двери бесовку, только до самых кирпичей разворотил стену. И не стал ее преследовать, сил почти не осталось и уж совсем не хотелось тратить последние на выламывание этой проклятой двери, за которой она спряталась. Сжечь все, расколотить, вышвырнуть на улицу мебель. С испугавшей его самого трезвостью Джакомо посмеялся в душе над этим желанием. Но трезвость была тупой, липкой, горькой на вкус. Невозможно жить с таким чувством. Но не умирать же?.. Чтобы заснуть в ту ночь, потребовалась бутылка вина. Весь следующий день он пролежал в постели, ни с кем не разговаривая, а когда встал, безо всякой причины наорал на девочек, разорвал все, что написал в последнее время, залепил оплеуху Василю за недостаточно сочувственную мину. Желчь по-прежнему жгла нутро и рвалась наружу.

В общем, приглашение от Бинетти пришло в самую пору. Надо взять себя в руки, собраться с мыслями, припомнить, с каких пор и зачем он добивается встречи с королем. Вот и пожалуйста: одна Бинетти сдержала слово. Ради нее ничем не жалко пожертвовать. Хорошо хоть, от последней авантюры осталась карета с четверкой лошадей и фрак. Чем не успех — он не позволил обобрать себя до нитки! По крайней мере, внешне останется прежним Казановой.

И вот наконец он добился своего. Сидит — как и хотел — против самого государя, его величества короля, оказавшегося более худощавым и гораздо более молодым, чем на парадном портрете. Оскоплять надо таких художников, которые прибавляют человеку лет, кровожадно подумал Джакомо, старательно избегая весьма недружелюбного взгляда рябого земляка. Этот мазила раздражал его не только потому, что испоганил королевский портрет и демонстрировал неприязнь к нему, Казанове. Куда важнее была другая причина: тосканец сидел неподалеку от короля. Как другие, как многие другие. Только не он…

Казалось бы, все получилось как нельзя лучше: он принят при дворе, допущен в высшее общество, ужинает с польским монархом, но это место… На самом конце стола, далеко, слишком далеко, чтобы привлечь к себе внимание, чтобы с помощью удачной остроты заглушить хор титулованных болтунов, непринужденно перебрасывающихся Шутками с королем и дамами. Ох уж эти дамы! Ни одна не блещет красотой. Разве что они не дамы. Как и те, рядом с которыми его посадили.

Чтобы лучше оценить обстановку, Джакомо слегка откинулся на спинку стула. Да. Красавица Шмит, жена королевского секретаря и любовница короля. О них даже не сплетничали — настолько явной была эта грязь. Лицо простоватое, но грудь… грудь поистине достойна монаршьего внимания. Сидит напротив. А рядом… С одной стороны — благодарение судьбе! — Бинетти, его Бинетти в ярко-красном платье, прибавляющем ей очарования, правда несколько двусмысленного, зато убавляющем лет. Но с другой стороны… Сто тысяч чертей! В первую секунду Джакомо захотелось провалиться сквозь землю, убежать, упасть в истерическом приступе смеха на заставленный яствами стол. Катай! Прическа, напоминающая вершину вулкана, простое черное платье, украшенное золотом. Невинный взгляд и груди, обнаженные до сосков. Девственница и девка, монашенка и распоследняя шлюха. За сколько она сегодня продается — за сто, а может, уже за двести дукатов?

Но никаких глупостей он не наделал. Поздоровался, сел, а она как ни в чем не бывало одарила его лучезарной улыбкой. Ладно. Пускай живет. Мир от ее подлости не погибнет. И он тем более. Ответил ей кривой улыбочкой, больше похожей на звериный оскал.