Казанова

Картофелина расползлась в руке. Черт, начинает гнить. Давно надо было прислать сюда Василя с песком и соломой. А, пропади она пропадом, эта картошка! Сколько сможет, он возьмет, остальное пускай гниет. Что эти малышки делают? Руку ему вытирают? Зря стараются. Он уже не их элегантный господин. Беглец в грязных лохмотьях, войлочных сапогах и мешковатых портках Василя — по таким только и размазывать картофельную мезгу. Но неугомонные пальчики крепко обхватили кулак, терпеливо разжимали пальцы. Это что — магическое заклятье? Кто, как не евреи, в этом деле большие мастера?

Только почувствовав в руке два твердых, согретых теплом маленьких ладошек кружка, Джакомо понял, что он просто недогадливый глупец. Девочки отдавали дукаты, подаренные им сегодня утром. И еще что-то, какую-то бумажку, должно быть, письмо… они написали ему письмо. Не много ли эти пигалицы о себе возомнили? Письмо, конечно, можно взять, хотя ему и в голову не приходило, что девчонки умеют писать. Но деньги… да они рехнулись, у женщин он денег не берет. Шелковых панталон, может, и лишился, но честь сохранил. Кто из них больше нуждается в помощи? Он-то не пропадет. Он всегда… Никогда…

Взял. Не хотел, но взял. Они бы утонули в слезах. Однако, уже наверху, со всей серьезностью поцеловав их на прощание в губы, сунул в кармашек передника одной — было слишком темно, чтобы увидеть кому: Этель или Саре, — перстень с сапфиром, который недавно выкупил у ростовщика. На счастье. Им он скорей пригодится, чем ему. Первый попавшийся на пути грабитель сорвет кольцо с пальца.

Быстро шагая по улице, Джакомо первые десять минут старался думать только о том, как бы не упасть, не переломать ног и не выбраниться слишком громко. Но, когда в свете фонаря мелькнули какие-то тени и он остановился, чтобы их пропустить, рука сама потянулась к карману с дукатами.

В кармане было что-то еще. Ах да — письмо от сестричек. Можно себе представить их признания на ломаном французском. Прочитает завтра. Далеко отсюда, надо надеяться. В какой-нибудь кишащей клопами каюте, а то и на плоту из скверно скрепленных бревен. Однако стоп: письмо явно было запечатано, это чувствовалось даже сквозь ткань. Вряд ли оно от девочек. Гербовой печатью они, надо полагать, еще не обзавелись. Быстро вытащив из кармана смятый конверт, Джакомо на ощупь оценил качество бумаги: дорогая. Да и аромат изысканный, салонный. Наверняка не от девчонок. Надо быть идиотом, чтобы вообразить такое. От Катай? Нет. Она и писать не любит, и запах слишком благопристойный. От бородатого банкира с сообщением, что истекает срок уплаты по векселям? Нет, конверт слишком толстый — приговор уложился бы в одну фразу. От князя Сулковского? — ну конечно, фунт афоризмов о добродетели как квинтэссенции бытия. Пусть подотрется своими заумными изречениями. Может, когда-нибудь он ему ответит трактатом о безнравственности, но сейчас надо думать не о спасении чужих душ, а о том, как подобру-поздорову унести собственную задницу.

Печать, правда, выпуклая, но что на ней, ощупью не разобрать. Джакомо не мог дольше сдерживать любопытство. А вдруг в письме что-то важное? На мгновение высек огонь. Одной вспышки хватило, чтобы увидеть: это королевская печать. Поспешно разорвал конверт. Теперь нужна минута покоя и чуть больше света. Забившись в нишу в каменной стене, Джакомо свистнул Пестрого. Пускай предупредит, если вблизи кто-нибудь появится. Чем-то сильно воняло, но искать место получше было некогда. Привалившись спиной к стене, Казанова поджег обрывок тесемки и при ее неверном свете попытался разобрать нервный торопливый почерк. Чей? Поднес листок к глазам.

Stanislaus Augustus. Rex Poloniae. Письмо от самого короля. Боже, неужто? Именно сейчас! А он чуть не проморгал! И эти дурочки ничего ему не сказали! Король. Ему пишет король! Сколько дней, недель, месяцев он этого ждал.

«Дражайший господин Казанова». Возможно ли? Не только возможно — так оно и есть. А почему бы, собственно, и нет? Разве он не заслужил подобного обращения искусными маневрами, комплиментами, письмами с предложением дружбы и способов пополнения королевской казны? Почему не сказать «дражайший», если он, не дожидаясь поощрения, не требуя платы, начал писать для короля трактат об истории Польши, а второй — о Венеции — уже почти закончил?

«Высоко ценя разнообразные…» — да, да, высоко ценя, — «…достоинства и способности…» Странно, ведь до сих пор ни одна из его идей — ни лотерея, ни колючая проволока, ни панталоны с разрезом — не заинтересовали короля. Не говоря уже о картофеле или текстильных мануфактурах. Не важно.

Быстрее, в чем суть? — тесемка вот-вот догорит. «Мы охотно посмотрим предлагаемую вами демонстрацию магнетических способностей человека». Н-да, и надо же было его заветной мечте осуществиться именно сейчас. Впрочем, это еще только должно произойти… но когда? Черт, лишь бы дурацкая тесемка не погасла на самом интересном месте. «Завтра, после захода солнца». Так, понятно.