Казанова

Джакомо спрятал письмо за пазуху. Слишком поздно, мой король. Чаша переполнилась. Ему надо отсюда бежать, а не паясничать в придворных салонах. Проявить магнетические способности не человека, а собаки, чтобы обмануть погоню и вовремя учуять опасность. Хотя, с другой стороны… Показав наконец, на что способен Иеремия — а в успехе можно не сомневаться, — он добьется такого положения при дворе, о котором не смел и думать. А королевский авторитет оградит его от преследований.

Пока еще Джакомо не собирался менять планы, однако уж очень соблазнительно было позволить себе передохнуть минутку, пофантазировать, удобно прислонившись спиной к стене. Если бы еще не эта вонь… На землю его вернул Пестрый, который рычал и отказывался приблизиться. Спятил, что ли, скотина? Рычит на королевского любимца? Запах не нравится? С каких это пор он стал таким чувствительным?

Внезапно страшная догадка вытеснила все прочие мысли. Джакомо уже однажды видел Пестрого в таком состоянии. Эта ниша в стене, эта вонь… Проклятая французская болезнь! Сколько раз он здесь проходил… А сейчас стоит, как стоял тот, по шею зарытый в навоз, смотрит его глазами, ждет — как и тот ждал — чего? Спасения? Конца? Бежать, пока не остался тут навечно, пока не появились люди с полными лопатами навоза, чтобы превратить его в прилипшее к стене страшилище, гниющее чучело, которому никакой король не поможет. Merde! Ничего иного его здесь не ждет.

Новый приступ страха, когда кафтан зацепился за какой-то выступ, а башмаки провалились в подозрительно мягкий грунт, заставил Казанову опрометью броситься бежать. Он мчался, почти ничего не видя и не слыша, спотыкаясь и падая, падая и поднимаясь, заляпанный грязью, взмокший, — лишь бы подальше, как можно дальше от этого ужасного места.

Опомнился он у городской заставы. Боли в ногах не чувствовал лишь потому, что сильно кололо в груди. Даже Пестрый, вывалив язык, тяжело дышал от усталости. Ну ладно, теперь надо шевелить мозгами, а не ногами. Выход подвернулся сам: телега, груженная толстыми балками. Казанова взобрался наверх, сел, обхватив саквояж руками. Возница даже не обернулся. За пару медяков, может, и укрыться чем-нибудь даст.

Мало-помалу Джакомо успокаивался. Будь что будет. Он даже не знает, куда едет, но разве сейчас это важно? Вновь обрели остроту зрение и слух. Чавканье грязи под колесами, пофыркиванье лошадей, тихое поскрипывание балок — вот она, его теперешняя действительность, а не мерзкий страх, затаившийся под сердцем. Какая удивительная ночь. Звездная и теплая, хотя на придорожных полях еще смутно белеют островки снега. Джакомо растянулся во весь рост, не обращая внимания на острые ребра балок.

Отыскал взглядом звезду, которую хотел увидеть. Вот она, утешительница странников — Полярная звезда, более яркая, чем остальные, и потому как бы более близкая. Значит, он едет на север. В Гданьск. Прекрасно, пускай будет Гданьск.

Тревога постепенно улетучилась. Осталась только усталость да смутное ощущение чьего-то присутствия — слишком неопределенное, чтобы стоило придавать ему значение. Если это те самые любопытные глаза, которые следят за каждым его шагом, не прощая ни малейшей слабости, ни единой промашки, если это бестелесное существо, рожденное, возможно, его безудержной фантазией, которое терзает его совесть, мучает назойливым вниманием, едва ли не презрением, если это он — тот самый, склонившийся над листом бумаги мрачный бородач, — то придется его разочаровать. Он будет все отрицать. Врать, от всего открещиваться. Заявит, что ничего не помнит, что не позволит себя оговаривать. А чтобы не оставлять места недомолвкам и клевете, когда-нибудь сам все опишет. По-своему. Сколь полно, тоже определит сам. И заново переживет ровно столько, сколько решит рассказать, — не больше. Пожелает вообще утаить, что здесь был. Кто проверит? Мало ли жуликов и глупцов мотается по свету — поди разберись. Правду знает только он — и только он ее откроет. И пускай потом разные угрюмые бородачи выдумывают, что хотят, пускай оттачивают перья, описывая его заляпанные грязью панталоны и оплеванную душу, и пусть не забудут упомянуть полудохлых пердящих кляч и отвратительный запах дегтя от балок, на которых он лежит.

Он, Джакомо Джованни Казанова, будет опровергать все россказни убедительно и торжественно. Он покинул Варшаву в королевской карете, в сопровождении почетного караула, провожаемый слезами женщин, сожалением мужчин и вздохами облегчения рогоносцев. Так будет, потому что так было. Да.

Джакомо закрыл глаза, а когда снова открыл, кто-то светил фонарем прямо ему в лицо.

— Встать! И отвечать, когда спрашивают!

Он на коленях — почему? — в грязной канаве, вокруг маячат какие-то зловещие тени. Что случилось? Свалился с телеги, попал в руки убийц или это всего лишь грабители?

— Ну что, опять вознамерился убежать, господин Казанова?

Он узнает этот голос, узнает эту наглую рожу, снизу освещенную мертвенным светом. Куц. Капитан Куц. Дьявол Куц собственной персоной. Надо что-то сказать, но слова застревают в горле.

— От нас убежать нельзя.