Казанова

Во всяком случае, уже невозможно затеряться в прошлом, поскольку прежнего мира больше нет. Начиная с мерзостей Французской революции, которую он ненавидит, потому что она осуждает все «ценности» его жизни, после краха Старого режима, бывшего необходимым театром всех его наслаждений, Европы, которую Джакомо любил и в которой жил, больше не существует. Его мир мертв, и его прежние знакомые умерли для него, даже если с чисто биологической точки зрения они все еще живы. Покончено с XVIII веком и миром Казановы. Он проживет достаточно долго, чтобы увидеть падение Венеции, покоренной и униженной Бонапартом. Отныне он – вне времени, отрешенный ото всего: от современников, своего прошлого и самого себя, безразличный, потому что современность больше никоим образом его не касается. Доходило до того, что в иные дни, в одиночестве Дукса, он спрашивал себя, стоит ли оставлять еще какой-либо след своего пребывания на земле, и даже подумывал об уничтожении своей рукописи, как он пишет Опицу 20 февраля 1792 года: «В том, что касается мемуаров, чем дальше подвигается работа, тем более я убежден, что они должны быть сожжены. Вы видите, что пока это в моей власти, они наверняка не выйдут в свет. Природа их такова, чтобы ночь для читателя миновала незаметно; но “цинизм”, который я в них вложил, чрезмерен. Он выходит за рамки, кои приличие наложило на нескромность. Но Вы не поверите, насколько это меня забавляет. Я заметил, не краснея, что больше никого не люблю; но отметьте, что я краснею оттого, что не краснею, и этот вторичный румянец оправдывает меня перед самим собой, ибо до других мне дела нет. Sed metuo ne cui de plus quam tibi credas[112]. Я говорю все, не щажу себя, и все же не могу, как человек чести, озаглавить свои мемуары «Исповедью», ибо я ни в чем не раскаиваюсь, а Вы ведь знаете, что без раскаяния не получишь отпущения грехов. Вы думаете, что я хвастаю? Вовсе нет. Я рассказываю вслух, чтобы повеселить себя». Описывая свою жизнь, чтобы сохранить ее для потомства, Казанова в то же время, становясь все большим скептиком, хочет стереть ее, как будто ему вполне достаточно ее прожить, а затем довести до высшего накала на аутодафе, который не оставит от нее ничего.

ХХХ. Умереть

Смерть – чудовище, изгоняющее из большого театра внимательного зрителя, прежде чем пьеса, которая бесконечно его занимает, будет окончена.

Последняя картина: Казанова – дряхлый старик. Теперь, в 1798 году, ему уже семьдесят три года. Тяжело стать физически немощным из-за унизительных неудобств и болезненных последствий возраста, когда ты был человеком, превратившим свое соблазнительное и крепкое тело в поле битв и средоточие своей жизни. Болезни идут одна за другой, не давая ему ни минуты передышки. У него проблемы с желудком, наверняка вызванные его прожорливостью, и ему приходится следовать строжайшей диете: даже чревоугодие, одно из его последних наслаждений в Дуксе, ему запрещено. Он страдает (правда, уже давно, со времен заключения в Пьомби) от геморроя, который он думал утишить, более не садясь верхом. Гипертрофия простаты, вызвавшая интоксикацию, которая в те времена была роковой, усугублялась с каждым днем. С мочевым пузырем тоже не все в порядке, недержание мочи причиняет все больше неудобств, но он полагает, что это пройдет, если он будет воздерживаться, как сейчас, он плотских удовольствий. У него выпали зубы. Одышка. С 1791 года он вынужден носить очки, настолько ослабло зрение. В конце 1797 года появилась боль в бедре, которая, как он думает, вскоре пройдет. В конце февраля 1798 года – происшествие гораздо более серьезное: «кровь в голову ударила», иначе говоря, он пережил апоплексический удар. Джакомо уже не обольститель, а ходячая больница.

Дражайшая Сесиль, тревожащаяся о его здоровье, беспрестанно его отчитывает и советует ему лечиться, в каждом письме сообщает ему новые, по большей части «бабушкины» рецепты. 14 февраля 1798 года: «Принимайте лекарства, лечитесь! Длительные ли Ваши боли? Мешают ли они Вам спать? Как зовут Вашего врача? Во имя неба, поправляйтесь». 22 февраля 1798 года: «Мужайтесь, если Вы еще в силах, через час или два Вы испытаете облегчение; если строго применять рецепт, который я Вам посылаю, он сотворит чудеса, это непревзойденное лекарство. (…) Льняное семя отварить в молоке до разбухания; сделать из него компресс, нанеся между двумя полосами ткани шириной в ладонь. Этим компрессом обернуть низ живота и менять, как только начнет остывать; менее чем через час наступит значительное облегчение». 17 марта 1798 года: «Ешьте побольше чернослива, он утоляет жажду. Мой врач и Зиновия просят Вас». И так далее. Друзья не сидят спокойно и наперебой дают ему советы по лечению.