Казанова

В одном из углов чердака валялась старая мебель, два ящика со старыми актами процессов о соблазнениях девственниц, детей на исповеди, учеников и опекаемых, а также водяная грелка, кочерга, старый фонарь, какие-то горшки, наконечник клистира и очень прямая железная задвижка, толщиной в палец и в полтора фута длиной.

Казанова был опечален потерей молодого друга, когда через несколько дней за ним зашли, чтобы отвести в подземную тюрьму, называемую «I quatro», где горели масляные лампы. Однако Казанова мог продолжать получасовые прогулки по чердаку. Он получше исследовал кучу и нашел кусок черного полированного мрамора, толщиной в дюйм, шесть дюймов в длину и три дюйма шириной, и спрятал его под одеждой. Вскоре Лоренцо объявил о новом товарище по камере, так как в других шести камерах уже сидело по два человека.

По этому случаю Лоренцо спел похвалу самому себе. «Я не вор и не скряга, я не злой и не грубый, как мой предшественник. От бутылки вина во время жажды я становлюсь только бодрее. Если бы отец научил меня читать и писать, я был бы сегодня мессиром Гранде. Господин Андреа Диедо ценит меня. Моя жена, ей всего двадцать четыре года, все дни готовит для него и ходит к нему, когда хочет, он позволяет ей входить запросто, даже когда лежит в постели — благосклонность, которую он не оказывает никакому сенатору. Милость трибунала беспримерна, господин. Он находит запрет писать и принимать посетителей жестоким: но всему свое время. Он не может ничего сделать, но о других мы не можем ничего утверждать».

На другой день пришел новый заключенный и отвесил Казанове глубокий поклон, вероятно из-за его бороды, которая уже была длиной в четыре дюйма; брить бороду было запрещено, но Казанова привык к этому, как привыкают ко всему. Временами он выпрашивал у Лоренцо ножницы, чтобы постричь ногти.

Новичок, около пятидесяти лет, высокий, сутулый, худой, с большим ртом, гнилыми зубами, маленькими серыми глазами под большими бровями, что придавало ему вид совы, с готовностью разделил с Казановой еду, но не сказал ни слова. Казанова тоже молчал. В конце концов новичок рассказал свою историю, все так делают. Сгуальдо Нобили (его акты тоже еще сохранились в Венеции) был сыном крестьянина, который выучился писать и читать, продал маленький дом и пару акров земли, оставленных ему отцом, и уехал в Венецию, где стал брать заклады и быстро многократно умножил свое состояние, особенно после того как он взял в заклад книгу, после того, как прочитал ее заглавие: «Мудрость»; это был Пьер Шаррон.

«Тут я увидел», рассказывал Сгуальдо Нобили, «какое это счастье уметь читать. Потому что эта книга, господин, которую вы вероятно не знаете, уравновешивает все книги мира, содержит все ценности знаний и освобождает от предрассудков, от веры в ад и других ужасов о смерти. Можно узнать путь к счастью и стать мудрее. Достаньте себе эту книгу и смейтесь над всеми дураками!»

Казанова узнал этого человека.

Столкнувшись с ростовщиком, Пьер Шаррон освободил его от последних угрызений совести. Через шесть лет у него было шесть тысяч цехинов. Казанова не следовало удивляться; в Венеции тогда было полно игроков, влюбленных бездельников и расточителей!

Казанова воспринимал это точно так же, как и мы. Он писал: «Избегайте человека, который читает только одну книгу».

1 января 1756 года Казанова получил новогодний подарок: спальный халат на лисьем меху, шелковое одеяло на вате и ножной мешок на медвежьем меху. Казанова страдал от холода, как ранее от жары. Секретарь велел ему сказать, что он может теперь каждый месяц по своему желанию тратить шесть цехинов, и может покупать все книги, какие хочет, и получать газету. Все это подарок господина Брагадино.

В первую секунду Казанова, тронутый благодарностью, простил своих подавителей и был близок к тому, чтобы отказаться от планов побега. Так легко несчастье унижает человека.

Лоренцо рассказал Казанове, что Брагадино пал на колени перед тремя инквизиторами и со слезами на глазах умолял об этой милости, если Казанова еще жив.

Как-то утром Казанова понял, каким хорошим оружием является задвижка от чердака. Он взял ее, спрятал под одеждой и унес в камеру, где пристроил в углу.

Эта работа была ему внове. Но ему нужно было оружие для защиты и для нападения. Почти в темноте он тер задвижку перед окном своим куском мрамора, держа его в левой руке. За восемь дней он отшлифовал восемь пирамидообразных скосов, которые сходились так, что образовывали настоящее острие; скосы были длиной в полтора дюйма. С острием задвижка превращалась в восьмигранный стилет, весьма тонкой выделки. Это была тяжелейшая работа с тех пор, как ее изобрели тираны Сицилии.