Казанский альманах 2016. Алмаз

– Стало быть, выносливый, упёртый. Извиняй, конешно, но у нас поговорка есь. – Бабка даже хихикнула. – Нет, не скажу. Обидешься ишо.

– На обиженных воду возят, что ли?

– Не-е…

– Да говори уж, раз заикнулась.

– И то верно. Коль заикнулась… Нет, не можу.

– Не можу, не можу… – передразнил Сабир. – Сейчас в репейник брошу!

Баба Катя ёрзнула у него на спине и выдала:

– Терпи, пока-а терпят бока-а.

– Про меня, что ли?!

Перед его глазами встала старая открытка, которую видел ещё в детстве: босоногий китаец несёт на себе богатого соплеменника под зонтом. «Интересно, – подумал он, – как называется человек, который везёт на себе другого?»

– Обиделся? – услышал он за ухом и спросил вместо ответа:

– Голову не напекло?

– Не, я ж в платочке.

Через короткое время настроение у неё изменилось. Она начала ныть, что они опоздают, что ничего не получится и останется она слепой курицей.

– И почему ветер всегда навстречу, спрашиваю? – был следующий её всхлип уже в самое ухо.

Он обернул голову:

– Это я тебя спрашиваю: где твой райцентр? Сколько уж скачем по степи! Давно бы дорогой дошли.

– Сама дивлюсь. Верно ж, кажись, направлялися…

Сабир чувствовал себя дурно. Во рту пересохло, голова раскалилась, как чугунок на огне, ноги заплетал ковыль. Наверное, так и должно быть, когда слепой зрячему дорогу указывает. В мозгу вспыхнула другая картинка, но всё на одну и ту же тему: «Почерневший лицом от солнца и ветра шерп эвакуирует на своей спине альпиниста».

Вскоре трава кончилась, вышли на песок. Легче не стало. Зыбучая почва лишала ходока с грузом на спине равновесия. Тут ещё корни какие-то повсюду. Но он неотступно, как заведённый, пёр по намеченному курсу.

Порыв ветра поднял тучу песка и бросил на путешественников.

– Откель песок-то? – удивилась баба Катя.

– Так пустыня началась, Сахара! – ответил Сабир, отплёвываясь. – Не видишь?

– А то!.. – обиделась старуха. – Прозрела у тя тут на шее.

– Прости…

– Бог простит.

Она давно уже поняла, что забрели они куда-то не туда. Сбились с пути. Иначе давно бы дошли. Боялась не только вслух сказать, но и себе признаться. С прежними глазами-то не допустила б такого. «Расхвасталась: и без глаз каждую кочку вижу! А теперь хоть помри у него тут на спине от стыда и позора!» – думала она, и слёзы закапали проводнику на спину

Но он не заметил, споткнулся о корягу…

Что интересно, в жизни до этого, споткнувшись, поскользнувшись, оступившись, ни разу не падал. Взмахивал руками-ногами, как крыльями, балансировал корпусом и выворачивал из любого пике. По крайней мере, не помнил нелепых, «штатских» приземлений. Он всё внештатное, нелепое называл штатским. А тут грянул со своей ношей в безбрежный простор пустыни, то есть, если быть точным, ткнулся носом прямо в горячий песок. Неловко так, бестолково, только и успел воскликнуть при падении:

– И-и, Алла!

Бабка же, как он ни пытался удержать её, вылетела из своего насиженного седла и закувыркалась, точно перекати-поле.

– Жива? – спросил он, когда полёт закончился, и оба они замерли в неподвижности.

– Кажись, да… – застонала минуту назад благополучная пассажирка. – Только головой о што-то твёрдое тюкнулась. А ты?

Он не ответил.

– Э-эй! – испугалась она.

Отозвался Сабир не сразу. Положение у него было не самое радужное – подвернул капитально ногу.

– Не шею же, – зауспокаивала она, узнав, в чём дело.

Нога в высоком ботинке стремительно разбухала, вот-вот шнурки лопнут. О боли и речи нет!

– Пить… – сипло вырвалось у него. Рот связывала небывалая сухость. Язык, будто к нёбу прикипел.

– Водички-то у нас с собой нету, – констатировала спутница общее их разгильдяйство.

«Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – выругался он про себя за секундную слабость. – Пить ему подавай!» А вслух выдавил:

– Знаю.

К тому же глаза запорошило, и он тёр и тёр их кулаками. Затем сел покомфортней, если можно так сказать, и вслепую расшнуровал обувку: «Подумаешь, ещё ни в такие переплёты попадал!»

Но песок из глаз вместе со слезой не выходил.

– А-а, я поняла, куда нас загнуло! – сказала баба Катя, потрагивая шишку на лбу. – Это Захаркина Плешь. Тут, знамо дело, и озерцо должно быть, пошти как у нас. Вон, я ж вижу…

– Как же ты, слепая, видишь? – преодолевая сушь во рту, произнёс Сабир.

– Дык, не мерещится ж мне! Глазами вижу. Вон оно под ветром волнами ходит. – И вдруг ойкнула и зашептала: – Боже ж мой, неужели прозрела! Это ты, ты-ы, Всемилостивый, путь светлый указал и камень подложил, чтоб я, раба твоя, соприкоснулася с ним межглазьем своим!

– Может, это ковыль, как обычно, волнами ходит? – засомневался Сабир. – А тебе озеро мерещится.

– Не-е, я его с детства помню. И купалась, и коня поила… Щас, соседушко дорогой… ты ж у нас Терпеливый… мигом принесу те напиться.

Баба Катя подтянула сумку, достала иконку в полиэтиленовом пакете. – Надо ж, надо ж! – Пакет освободила, а образ Божий обратно спрятала. – Одна нога здесь, другая…

Она встала, прозрачный мешок в её руке от ветра надулся пузырём, она приложила его к груди, суетливо свернула и пошла.