Казанский альманах 2020. Лунный камень

Третье его утро в Пицунде свидетельствовало: всё-то осталось тут неизменным, особенно этот ионизированный, пропитанный морскими солями, медузами, крабами воздух. Времена, конечно, меняются – исчезли в Абхазии дома творчества как таковые, превратившиеся в пансионаты, обветшали дороги, мосты, строения… Но море, но воздух, которым не надышаться, всё те же.

Сюда раньше Булат приезжал по путёвке писательского союза, почти бесплатно, не считая дороги. И Дом творчества встречал его с распростёртыми объятиями. А теперь вот пансионат…

Ну и что! Теперь и курортный отель по карману. Главное, здесь, на открытом воздухе, над бескрайним морским простором, в бархатный сезон пишется, как кое-кому в Болдинскую осень.

Сравнение, конечно, несколько претенциозное. Однако поэтический дар жильца гостиничного номера четырнадцать на его родине весьма почитаем. Кстати, над дверью комнаты Пушкина в Царскосельском лицее красовалась та же цифра 14. Да и сейчас красуется. Побывал Булат там недавно. И больше на этот раз принюхивался, чем рассматривал, как когда-то много лет назад, но ничего нового из пушкинских времён не вынюхал. Дело в том, что из всех пяти чувств у Булата наиболее развито обоняние. В его памяти – и запах детства, и запах армии, и первой любви, и любви последней и, как оказывается из очередного сна, – нескончаемой.

Мария… Они встретились пятнадцать лет назад в университете, куда его пригласили прочитать курс лекций по стихосложению и поэтической стилистике. И ничего удивительного, что ей, старшему преподавателю, специалисту по русской литературе первой половины XIX века, молодой, можно сказать, юной, но уже защитившей кандидатскую, на которую заглядывались студенты всех курсов, где она читала свои лекции, захотелось поприсутствовать на первом же часе литератора-практика.

Без особых предисловий новоиспечённый лектор начал своё университетское выступление с понятия рифмы, которую в оны годы называли краесогласием и которая является, наряду с размером стиха, важнейшей связующей стихотворения в русской поэзии, в отличие, скажем, от английской, французской, немецкой… Он говорил, что отглагольные рифмы – это позапрошлый век.

– Вот у Пушкина:

Тоска любви Татьяну гонит,
И в сад идёт она грустить,
И вдруг недвижны очи клонит,
И лень ей далее ступить…

– В те времена это было нормально, – продолжал Булат. – Да и сейчас тоже, учитывая, что перед нами сам Пушкин и что это «дела давно минувших дней». Но поэзия, как, скажем, и наука, и техника, и медицина, и спорт и многое другое, движется вперёд, совершенствуется. Коэффициент полезного действия паровоза XIX века был пять процентов, а КПД современных локомотивов доходит до девяноста. Так и в поэзии. Сравните рифмы: гонит – клонит, грустить – ступить… и к примеру, у Маяковского: носки подарены – наскипидаренный. Качество рифмы со временем, несомненно, выросло, как и требования к ней…

Молодой кандидат наук слушала с интересом, поскольку Пушкин в её лекционной программе был главным действующим лицом. Она боготворила его. Мало сказать, знала всего «Евгения Онегина» наизусть. После лекции, возвращаясь вдвоём по нескончаемым коридорам университета на кафедру, спросила с нотками обиды в голосе:

– Что ж так жёстко с Пушкиным?

– Совершенно не с ним и не жёстко, – ответил Булат. – Простая диалектика. Всё течёт и всё, скажем так, усложняется в нашем мире.

– Про паровоз – это убедительно, Булат Касимович, – улыбнулась она одними глазами цвета спелого ореха. Не то под стёклами очков, не то сам по себе взгляд её был необыкновенно живым и в то же время сосредоточен на какой-то своей неотступной мысли.

– Можно просто Булат, – заметил он.

– У нас так не принято… в университете.

– А у нас отчества не в ходу.

– Да, я знакома с особенностями вашего круга, однако мы находимся в другом месте.

– Я всё понимаю, Марья Иванна, но мы же не на кафедре сейчас.

– Раз так… – Кандидат наук поправила выбившуюся из-за уха каштановую прядку. – И меня тоже можно… без отчества.

– Прекрасно! – согласился поэт, временно здесь, в университете, превратившийся в учёного червя.

В бесконечном коридоре было многолюдно. Он искусно лавировал между летящими навстречу студентами, порой касаясь локтя напарницы, чтобы предупредить о встречном метеорите.

Она взглядывала на него не то с благодарностью, не то с интересом и возвращалась к начатой теме:

– В поступательном движении поэзии всё-таки формальная часть опережает содержательную. Хотя, может, я застряла в девятнадцатом веке?