Казарма

В лазарете есть, по словам доктора, очень интересные больные. Он мне указал двоих.

Петряев. Общая контузия при взрыве "чемодана". Из Епифанского уезда. Ничего сразу заметного. Веселый. Совсем выздоровел. На балалайке играет вальс "На волнах Венеции" так, что хожатки ему "все что угодно". "Чего же интересного?" - "Вы его за общим столом посмотрите". И точно. Зачерпнув супу, он сначала держит ложку над баком и над ложкой пальцем левой руки помахает. Потом вдруг задумается и из ложки льется. Тут на него прикрикнут: - "Не задумывайся!" Он испуганно несет ложку ко рту и хлебает. И торопливо, сконфуженно носит ложку за ложкой. На лице - усилие. - Что это он? - Есть выучить пришлось. Он из голодающей губернии. "Не доедают" нормально, из года в год. Он ложку то не доносил, а то и мимо рта проносил после контузии. Первое время даже рука не подымалась, чтобы есть. Выучили. А пальцем над ложкой что? "Сам не знай, чего колдует".

Я думал над этим колдовством ночь. И разгадал. Утром спрашиваю: - "Вы, товарищ, из какого села?" - "Из Ивановки. А что?" - "Пашете?" - "А как-же!" - "А навоз вывозите на землю?" - "Да стали вывозить. Отец еще не вывозил. Не родит. Бывало раньше, скотину на двор не загонишь: ноги ей объедает." - "Мух, чай, было много?" - "До страсти! Ложку ко рту не дают поднести. Смахнешь, да скорее в рот." - "То-то вы колдуете." Расцвел: "Верно ведь!" За обедом,

смотрю, - левую руку в карман. И пробует есть "без колдовства". Нет! Взглянул на меня, подмигнул, и попрежнему, спугнув невидимых мух, понес ложку ко рту. Я смотрю ему в рот и вокруг вьется, вьется - моя муха. Мне стало так тошно, я бросил ложку и ушел. - Марья Петровна на меня прикрикнула: - "Снова за старое!"

--------------

Никонов, пока он в лазарете, ничего. Грубый мужик и все. С ним неладное, когда нас с гувернанткой посылают гулять. Он, как все, шутит, занимает сестру разговором (она ему нравится), а потом внезапно, как ветром его дунуло: рванется, кинется за кем-то встречным, смотрит вслед. - "Опять знакомого увидал?" Он, сконфуженный, догоняет нас, постукивая палочкой по панели. - "Да, братцы, чудеса. Опять обмишулился". И в глазах испуг от чужого людского множества. Вначале, после контузии (его вбило в болото взрывом) он "с ума сходил" от того, что во всяком встречном "обознавался" то "братчика Андрея" встретит, то свата, то шурина. Ночей не спит и до сих пор. И все ладит убежать домой, да нога пока мешала.

--------------

23 февраля. Доктор - убежденный хирург. Он даже по старому говорит, что кончил "медико-хирургическую академию", а не "военно-медицинскую". "Война", говорит он, "поставит хирургию на ее прежний пьедестал. Профессор Эрлих, казалось, нанес хирургии удар сокрушительный: "одним махом всех побивахом". Варфоломеевская ночь всем болезнетворным началам. Война все перевернет. И верьте мне: сифилис опять будут лечить каленым железом. Не буквально, а хотя бы оперативной стерилизацией зараженных, чтобы не плодить гнили, и мерами хирургии общественной. О благоустройстве ......... придется подумать да подумать. Смешно сказать, - готовились к войне, а солдату здоровую ..... не обеспечили. Что солдату! Офицеры не обеспечены. И что в результате: в Варшаве в госпитале 200 коек заняты были сестрами в злейшем люесе. О резиновых шинах для автомобилей заботились, а презервативы до таких цен догнали, что не то-ли бы солдату, - прапорщику не доступны".

Он в таком духе говорит. Я передаю в обобщенной форме свод его мыслей.

--------------

Доктор более прав, чем видит в своем окошке свету. Мысль его следует развернуть. И в политике, и в экономике, и во всем восторжествует хирургия. Хирургия magna, а не стерилизация magna.

Песенка травоядного социализма спета. Социализм увы, не сальварсан для пораженного злокачественным худосочием людского стада. Социалисты-терапевты уступят свое место смелым операторам. Будут с отвагой эмпириков "резать по живому". Больному будет казаться, что режут зря, по здоровому месту. Ничего, отхватят и выбросят. И прибежит гиена, и пожрет. Гиенам готовится пиршество небывалое.

КОБЗИНА.

Перед приходом Кобзиной проветривают палату сами раненые. И строго, чтобы при ней не "выражаться" и не "нежничать" - таково общее постановление. Накануне урока накурено, где можно, невероятно - помогает "уроки" готовить. Петров с клюшкой по корридору и в такт каждому удару твердит: - "Бег, беда"... Пришла. Они выстраиваются в корридоре. С мороза румяная. "Здорово, молодцы". - "Здражала госпожа учительша". И учит. Такие загагулины выводят ("пальцы не крючатся") и хоть с проседью иной, а голову на бок, щеку языком подпирает, а ноги под столом накрест - не умещаются. - "За что вы ее так любите?" - "Мы ее за то уважаем, что уж очень аккуратненькая и крепенькая такая. Главное - коротышка".

--------------

26/II. Лазарет опустел, кроме прикованных к койкам. Доктор тоже, наверное, на улице - не явился. Ведь - хирургия. Режет где нибудь. Трамваи на улице стоят вереницей.

--------------