Казенный дом и другие детские впечатления

В пятнадцатом отделении лежали в основном заики, то есть люди с той или иной степенью логоневроза – по-разному выраженного, с разным сопутствующим букетом, но не только: у кого-то была психастения, или как потом стало модно говорить, акцентуация характера.

Лева ненавидел больницы, с их особым больничным запахом, противной пищей, тусклым светом в длинных коридорах, стонами «тяжелых» по ночам, с визгливыми интонациями сестер – он это дело знал хорошо, с раннего детства, со своим букетом: гланды, аденоиды, гнойный гайморит, порок сердца, расширение каких-то там вен в самом неприличном месте, которое (расширение) вдруг стало отдаваться особой, ужасной болью, пока его не разрезали под общим наркозом, – в общем, полный букет, и когда мама сказала, что с его тяжелым заиканием надо что-то делать, через год уже пора готовиться к поступлению в вуз – и надо ложиться в больницу, он растерялся.

И сначала дико засопротивлялся, и тогда мама сказала:

– А экзамены ты хочешь сдавать? – и дело было решено.

Словом, в больницу он отправлялся с самым тяжелым сердцем, но неожиданное ощущение, что это совсем другая больница, появилось сразу, как только они с мамой, отойдя от метро «Ленинский проспект», перейдя через пыльный мост с трамвайными путями и миновав пару кварталов с пятиэтажками в глубине многочисленных Донских проездов, углубились за больничные ворота в аллею.

Сразу, в первые же дни было полно этих парадоксальных моментов – но, конечно, больше всего запомнился один, самый главный…

Когда буквально на второй день, в субботу (после сеанса), он попал в актовый зал на танцы (дурдом в квадрате – танцы в больнице, ну не бред ли сумасшедшего), он стоял и глупо ухмылялся, глядя на танцующих психов и заик, никаких людей в белых халатах, санитаров, сестер, врачей не было и в помине, поставили на проигрыватель пластинку, кто-то зычно крикнул: «Бе-е-лый та-а-нец!», закружились пары, и к нему подошла высокая девочка с соломенными волосами, почему-то без бровей и без ресниц, отчего ее синий взгляд сквозь глаза-щелочки искрился особенно сильно, и просто сказала: «Пойдем?»

И он вдруг понял, что не сможет отказать, да я не умею, ничего, сейчас будем учиться, клади руку вот сюда, эту сюда, старайся следить за моими ногами, ой, извини, ничего страшного, хотелось одновременно следить и за руками, и за ногами, и за глазами, он пару раз наступил ей на ногу своим ботинком, она засмеялась, ну, веди меня, как это, ну веди, веди, ты же мужчина, должен вести, вот так, вот так, отлично, делаешь большие успехи, просто очень большие успехи, теперь следующий урок, называется «дистанция», то, как ты меня держишь, называется пионерская дистанция, понял или нет, ты ведь уже комсомолец, и тут он понял, и взял ее крепче, и ощутил ее грудь, и она опять засмеялась, так я не смогу, да и ты тоже, чуть понежнее можешь, помягче, вот… вот, а говоришь, не умеешь, все ты умеешь, а как тебя, кстати, зовут, Лева, а меня Нина, ты здесь давно, только второй день, тебе повезло, а я уже целый месяц, а танцы всего во второй раз, и пошел разговор…

Притушили свет в актовом зале (не до конца, конечно), они сели на подоконник, кругом было полно таких же парочек, это его и волновало, и успокаивало одновременно.

– Ты заикаешься? – просто спросила она.

Он кивнул.

– Сильно? Я что-то ничего не заметила.

– Вообще-то да… Иногда сильно. Не умею, например, говорить по телефону.

– Ну, это все нестрашно, – сказала она. – Тут таких много. И говорят, потом все проходит. Сеанс тебе очень поможет. Ты, кстати, знаешь, что это – сеанс?

– Похоже на какие-то фокусы. Как в цирке.

– Это не фокусы! – со значением и даже сердито сказала она. – Ты должен как следует подготовиться, это самое серьезное, что тебя здесь ждет. Ты это понимаешь?

– Наверное, – задумчиво ответил Лева. – Но еще не совсем. А ты?

– Что я?

– А ты… почему здесь?

Она помолчала.

– А ты сам ничего не заметил?

– Нет.

– Врешь. Все ты заметил. Просто не хочешь говорить…

– О чем?

– А ты настырный… – спокойно сказала она. – Видишь, вот здесь. И вот здесь… Почти нет бровей и ресниц.

– И что это значит? – оторопел он.

– Выщипываю. Сама. Это такое заболевание у меня. Понял?

Он помолчал, не зная, что сказать. А потом почувствовал, что говорить обязательно надо, хотя бы что-нибудь.

– Это же больно, наверное…

– Да нет, наоборот, приятно, – спокойно сказала она, глядя вдаль. – Ты знаешь, я ведь даже не замечаю, как это все происходит. Просто сижу, думаю о чем-то… Я без этого, наверное, уже не смогу. Никогда. Ну что, страшно стало?

– Знаешь, – сказал он, глядя ей в глаза. – Я, правда, совершенно ничего не заметил. Может, тебе просто так больше идет?

Она засмеялась.

– Ну да, конечно. Очень идет. Не говори со мной больше про это… Хорошо?

Танцы кончились, он пошел к себе в палату (направо от лестничной площадки), она – к себе (налево).