Казенный дом и другие детские впечатления

Не умея вычленить семантику (денотат же вовсе невозможен), ребенок из музыкальной семьи вцепляется в фонетику и готов повторять это словосочетание бесконечно, как напевают прилипший мотивчик. И считать саксонским серебром сокровища бабушкиной шкатулки с пуговицами, пряжками и штучками. Ее же люстру с висюльками над дубовым прямоугольным столом. Дедушкин баритон, тети-Зинино сопрано, книжку с лебедями и принцессами, сахарницу с щипчиками (и вправду серебряными). Клубничное варенье на просвет в трехлитровой банке! Да мало ли. Загадочное заклинание вмещает в себя все, что уже случилось хорошего, и все то огромное, что еще случится.

Бывают, конечно, плохие дни, с молочным супом в детском саду. Память не хранит его вкус, хранит лишь запах, но и его достаточно. Или в школе смертельно скучно, и конца этой скуке не предвидится, к тому же с лучшей подругой Наташкой произошла дурацкая ссора. Но плохих дней Леночка не помнит, зачем? А в хорошие все вокруг приобретает сдержанный блеск и устойчивое, породистое сияние, мир обещает только радость, ведь даже малому дитяти понятно, что это серебряное сияние – экран, магическая защита.

Однако в какой-то момент оказывается, что экран не столь прочен, он с дырами, и защита пробивается очень легко, стоит только заболеть.

А знаете, что происходит, когда серебряное сияние сменяется на синюшный дрожащий свет, сочащийся из-под двери, как медленный яд, когда эта узенькая щелка под дверью не дает заснуть? Когда этот яд отравляет светлое будущее, твердо обещанное Леночке (и всем советским детям)?

В одном стихотворении (авторства Маши Рупасовой) ребенок говорит маме, интересующейся, что происходит в мире: «Мама, я тебе скажу! / В мире я происхожу!»

Так вот, это уверенное «в мире я происхожу» в туберкулезном санатории, куда попала девочка Леночка, отменяется. Леночка пока не умеет отделить себя и свою жизнь от жизни драгоценных пуговиц-воинов и драгоценных пуговиц-принцесс из бабушкиной шкатулки, от ярких подушек на диване, которые только она умеет правильно и красиво раскладывать, от дедушкиных маленьких подарочков. Такого здесь, в санатории, конечно же, ничего нет и быть не может. Важные составляющие ее души и жизни как будто растворились в этом синюшном свете. Кто читал Филипа Пулмана, тот знает, что бывает с человеком, хоть взрослым, хоть ребенком, разлученным со своим деймоном.

А в санатории между тем, невзирая на страшноватое название, неплохо. Там нет больных, это, как сейчас бы сказали, реабилитация. Не мучают уколами, нянечки вполне добродушны, кормят, кстати, сносно, потому что детям необходимо усиленное питание. Родителей пускают два раза в месяц. Даже концерты к родительскому дню готовят – вон стоит у взрослой Леночки фотография из того времени: она в костюме лисы, и папа рядом. И ничего ужасного нет в воспоминаниях, это не больница, то есть детям и персоналу послабление, нет этих страшных «палат» на 18 человек, какие потом случались в ее пионерском детстве, все мило и по-доброму. Медленные прогулки парами, стишки какие-то поучить, игры на свежем воздухе.

Но это все днем.

А ночью велят спать, а под дверью щелка. А за дверью длинный холодный коридор, с одной уснувшей медсестрой и одной лампочкой и разными тенями вдоль стен, звуками и дуновениями. И потом во всех больницах, во всех пионерских лагерях и казенных домах будет именно этот коридор, с мертвенным светом, видимо, прообраз чистилища, как однажды поделится догадкой выросшая Леночка, а ее подруга радостно захохочет, соглашаясь.

И как в «Газлайте» героиню пугает не сам беспричинно гаснущий газовый рожок, а подмигивающая таким образом хтоническая жуть, возможно пришедшая по ее душу, так этот дрожащий неверный холодный мертвенный казенный отвратительный слепящий бледный синюшный сиротский свет из раннего детства будет пугать взрослую Леночку в самых неожиданных местах. В отелях и поездах, в съемных квартирах и на дачах друзей. В учреждениях, куда только за справкой, но лучше днем. В дочкином детском саду. Будет не давать спать, вгонять в тоску и мизантропию, а иногда и призывать к бунту и неповиновению (ненадолго, впрочем).

Если главным актором детства было серебряное сияние, казалось бы, что тебе эта незначительная травма? Забудь и живи дальше!

Сбеги, вернись обратно к шкатулочкам, к теплой комнате с морозным окном за кремовыми шторами и всем тем, что тебе еще причитается.

Невозможно. Побег оказывается невозможен, ни во времени, ни в пространстве. Героине «Газлайта» Поле повезло, ее спаситель Брайен появился вовремя. Нам, простым смертным леночкам, не всегда так везет, да, в общем, никогда так не везет. Все, что с тобой случается, все это надо терпеть молча, потому что, согласно нерушимой традиции, жаловаться нельзя, неприлично, не принято, да и вообще пионеры-герои, отдавшие жизнь за родину.