Казенный дом и другие детские впечатления

Наша самооценка от них сильно понизилась, и мы оба стеснялись зайти в магазин одежды или модных штучек, казалось, наши карманы просвечивают, сияя фуд-стэмпами и вэлфером. Только через некоторое время мы стали получать удовольствие от внезапного свалившегося на нас коммунизма – можно бесплатно получить еды в супермаркете. Поначалу мы проводили там часы, бродя между бесчисленными полками и коробками. То и дело спохватываюсь, что у меня все время крепко сжаты кулаки, руки сами собой сжимаются.

МАШИНА

Мишина мама решила купить машину. Брат Юра вызвался помочь. Поехали на аукцион. Надо приехать утром. Машины стоят рядами. Покупатели ходят и осматривают их. Заглядывают в пасть, нюхают под хвостом и т. д.

Потом под навесом все садятся на скамейки, и два дядьки начинают действие. Один стоит на трибуне с бейсбольной битой в руке, другой внизу. Машины по очереди въезжают под навес, мальчик одевает машине на хвост трубу. И первый дядька начинает читать рэп, суть которого – описание машины и цены, которая по непонятному мне механизму то опускается, то поднимается, дядька снизу в такт выкрикивает цифры, показывает их пальцами, а иногда просто кричит и свистит. Дети танцуют. Публика кричит и хохочет. Почти никто ничего не покупает.

НЬЮ-ЙОРК

Наконец закончилось безделье и обжорство, и мы собрались в Нью-Йорк.

Уложили опять свои гигантские беженские баулы, перемотали их скотчем и приехали в аэропорт. Там нам говорят: «Компьютер случайно выбрал вас для более тщательной проверки…»

Латиноамериканец и украинка, в резиновых перчатках, целый час препарировали наши пожитки, доставая розовые лифчики, грязные носки, деревянную лошадь, коробочки, письма и фотографии и с недоумением все это разглядывая.

После того как они с трудом все запихали и замотали скотчем заново, мы попрощались с родственниками и пошли по коридору. Здесь можно сказать, что ощущения у меня были, как полагается героям хрестоматийных фильмов и книг – когда они идут по коридору навстречу будущему и т. п.

Меня даже на время перестало тошнить.

Сиэтл был отстойником-накопителем, может, и Америкой, но не в полную силу.

На входе в самолет нас еще раз обыскали (на билете нам поставили знак, что мы особо опасные) и нашли у меня старинную коробку с кнопками и лезвием, засуетились, стали спрашивать друг у друга, что это такое, отняли. (Кстати, почему я вообще взяла это с собой в эмиграцию, а?) Мы пытались объяснить, мол, кнопки высыпьте, коробочку отдайте. В конце концов отдали, но зато дали на двоих только одну подушку, на которой мы безнадежно пытались заснуть, а в иллюминаторе сквозь облака просвечивали огни города.

ВТОРОЕ ПРИЗЕМЛЕНИЕ

В восемь утра, а по сиэтлскому вообще в пять (даже тут мы преодолели временной пояс), приземлились, собрали свое добро и стали ждать Шуру (мою лучшую подругу) с Михоном (Мишиным кузеном). Они забрали нас на серебряной «вольво», мы все запихали в нее и поехали в город. Под вдруг начавшимся ливнем.

Смотрю в окно. Вижу густонаселенное и очень стройное кладбище с высокими стелами, переходящими на заднем плане в вертикали Манхэттена, такого же густого и стройного.

ДОМ ПЕРВЫЙ

Приехали к Шуре домой, где нам предстояло прожить какое-то время.

Дом в Бруклине, в черном районе. У подъезда, вместо старушек, но такие же любопытные, – драгдиллеры, главный – в кепке набекрень и с ярко-розовым шрамом на лице.

Миша с Михоном тут же отправились в оперу, а мы с Шурой пытались заснуть и даже легли под одеяло, но тщетно, так как приходилось все время вскакивать и показывать друг другу то платье, то ботинок, то фотографию.

Потом пришел Шурин бойфренд, приготовил баранью ногу. Но оказалось, что есть я не могу. Как-то внутри все так сжалось, что, кроме кефира, ничего не протекает.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

По выходным принято всем идти завтракать в кафе.

Встретились с Михоном и его китайской гелфренд Картиной и стали на перекрестке спорить, куда идти. То есть я-то не спорила, потому что помирала от голода. Наконец пересекли поток бегунов с номерами на грудях, некоторые с костылями – нью-йоркский марафон. Пришли во французское кафе в саду. Все расселись, шурша галькой, под солнышком, благодать и все такое.

И вдруг я ка-а-ак заплачу. Почему – не знаю, как прекратить – не знаю, плачу и плачу. Все удивились. Я тоже. К тому же выяснилось, что не могу ни слова сказать по-английски. И есть тоже не могу. Вежливый официант пытался перейти со мной на французский – безуспешно.

Оказалось, что я не могу говорить, хотя еще в Сиэтле могла. Как-то все слова забываются.

ПОИСКИ ЖИЛЬЯ

В первый же день, утерев слезы, на выходе из кафе оторвали объявление о сдаче квартиры и отправились по адресу. Дверь открыла веселая черная тетя в шляпке и пригласила подняться на третий этаж, по лестнице, точь-в-точь такой же, какие мне снятся: ты по ней поднимаешься, а она за тобой рушится. Взобрались и оказались в квартире, потолок в которой я могла достать вздыбившимися волосами, не вставая на цыпочки. Зато в крошечной кухне два холодильника: «One for food, one for meat», – объяснила тетя.