— Неправда! Он заботился обо мне. Сражался ради меня, привел мне помощь, когда я умирала. Забрал из пылающей повозки и…
Кей’ла услышала, как Уста Земли встает, делает несколько шагов и возвращается. На этот раз она, похоже, села лицом к девочке, поскольку голос ее зазвучал отчетливей:
— Ты уже говорила это. Рассказала обо всем Двум Пальцам, а тот повторил каждое слово, и у меня нет причин думать, что ты врешь. Это странная история, необычная. Первая. Понимаешь? Первая такая история, которую мы услышали. Но этот мальчик —
Кей’ла почувствовала легкое прикосновение, когда гигантская ладонь погладила ее по голове. Сжалась еще сильнее, укрылась пледом. Прикосновение исчезло.
— Мы другие, не такие, как твой народ. У нас нет ничего общего. Но мы унаследовали от одной из линий твоих родственников все, что делает нас… нами. Безумие разума и проклятие языка, которую этот разум едва-едва поддерживает над поверхностью звериного состояния, отвратительный дар воображения, пробуждающий наших собственных чудовищ, и жалостный щит надежды, которая велит нам верить, что мы сумеем их победить. Нам предстояло стать оружием и инструментами, снабженными речью, чтобы нами могли проще управлять. Мы не должны были обладать совестью, не должны были познать сочувствие, гнев или страх.
Дикое, мрачное удовлетворение наполнило шепот Уст Земли:
— Мы оказались поражением. Самым большим, какое твои родственники пережили за время своего существования. И последним, которое они совершили. Они, освобожденные от оков, как утверждали сами, почти бессмертные и настолько сильные, чтобы бросать вызов законам Вселенной, с ужасом поняли, что вместе с разумом мы получили нечто, что не должны были бы никогда не иметь. Душу.
Девочка закрыла уши.
— Я уже говорила, что не хочу твоего рассказа.
— А я не говорила, что буду послушна твоим желаниям. Дух животного и душа разумного существа. Какова между нами разница? Знаешь? Знаешь, как мало тут отличий? Мы были животными, даже когда нас одарили способностью речи, а потом вдруг, в один день — пуф-ф! — и мы уже существа. Как вы. Смотрим на мир, и порой нам хочется плакать только потому, что идет дождь, а потом мы смеемся, потому что солнце раскрасило небо радугой. Понимаешь? — Она покачала головой очень человеческим жестом. — Как и я.
Кей’ла почти обрадовалась, что смогла указать великанше на ложь в ее рассказе.
— Тут нет ни солнца, ни радуги.
— Сейчас уже нет. — Великанша отразила удар, и девочка услышала нечто близкое к печали в ее голосе. — Я — Уста Земли, вторая мать среди Тридцати Ладоней. Мои сыновья и дочери сражаются с Добрыми Господами, как и их предки, и предки их предков — с тех пор, как Уничтожительница процарапала борозду на лице мира и наполнила его тишиной и неподвижностью. Наша история имеет свое начало, хотя конец ее еще не соткан. Но твой приятель, скорее всего, вскоре уснет — и ты должна понимать, отчего так случится.
— Уснет? — Она даже вскочила с постели, встав лицом к лицу с вайхирской женщиной. Та стояла на коленях, но все равно Кей’ле пришлось чуть задрать голову, чтобы выкричать свой гнев: — Не заснет! Вы убьете его! Убьете, как собаку!
— Убьем? Нельзя убить того, кто не жив. А он жив не больше, чем камень или кусок дерева. Он менее жив, чем собака, о которой ты вспомнила. Он — только тело, которое растет. Он как… как скорлупа улитки. Он пуст.
— Неправда!
— Мой мир, мои истины. Его душа находится в
— Ты лжешь! — Слезы потекли по щекам у Кей’лы. Она сжала кулаки, готовая накинуться на великаншу.