Каждая минута жизни

Наведя порядок в комнате, ушла на кухню, загремела там кастрюлями, посудой. Богуш покачал головой, усмехнулся. Потом прилег на диван, взял книгу, открыл на заложенном месте, побежал глазами по строчкам, но как-то незаметно оторвался от содержания, прикрыл глаза и задумался, прислушиваясь к доносившимся с кухни звукам. Он на минуту представил себе, как было бы хорошо, если бы Мария Борисовна вот так каждый день стряпала у них на кухне, и никуда не нужно ей идти, и всегда был бы в доме уют, порядок.

О разном думалось сейчас. Вот придет вечером из редакции Тоня, может, и запыхавшаяся Марьяна появится, а у него ароматный, наваристый борщ. Угощайтесь! Тоня наверняка скривится, недовольно что-то буркнет, а Марьяна с радостью накинется на горячее. У Тони характер не очень приветливый, какая-то она слишком современная, деловитая. Вечно у нее на уме только статьи, гранки, командировки. Теперь за границу собирается, во Францию. Все теперь мечтают посмотреть мир, ездить за рубеж стало модным. Как будто мало дел у себя дома! Или уже все свои проблемы решили? Почему-то вспомнился один случай. У них в клинике умирала от тяжелой болезни немолодая женщина, все горевала по своей единственной дочери, хотела повидать ее напоследок. Дочери дали срочную телеграмму в другой город, где она жила. Сообщили, что состояние матери крайне опасное, приезжайте, побудьте, мол, около нее. И что же?.. Доченька ответила казенным текстом: «Сдаю государственные экзамены. Приеду позже». Нет, она действительно сдавала экзамены и действительно потом приехала. Но было уже поздно. Мать ее так и не дождалась.

Мария Борисовна возмущалась, помнится, даже что-то резкое сказала ей в глаза. А вот Антонина пыталась оправдать женщину: не в том веке живем, Мария Борисовна, чтобы за слезами не видеть действительности, чтобы приносить в жертву умирающему важные дела. Видишь ты, какая выходит философия!

Не понимал Богуш такой деловитости и не хотел ее прощать. А во внучке это его просто поражало. И раздражало. На своих руках вынянчил, фактически, без родителей поставил на ноги. Хотел, чтобы девочка выросла нежной, доброй, книжки ей читал перед сном, ходил гулять с ней на днепровские откосы. Нельзя сказать, чтобы выросла грубой или не любила своего деда. Пишет стихи об утренних росах, о трепетной любви, о жажде самовыражения. И все-таки было с ней Богушу как-то холодно, как-то не по-домашнему.

Ну что ж, сам виноват. А может, время виновато. Впрочем, возможно, сегодня по-другому и жить нельзя. Убежали от самих себя, убежали от природы, от земли. Бетон, железо, конструкции, абстрактные формулы… Кто же это ему говорил? А, вспомнил: знакомый писатель, с которым однажды удили рыбу на Днепре. Он даже специально приобрел моторную лодку, чтобы уплывать подальше от людей. «Не людей боюсь, — говорил он Богушу, — творенья рук их остерегаюсь. Представляете, чего мы только ни настроили, каких только сооружений ни возвели! Некоторые договорились уже до того, что, вроде бы, и села скоро отомрут, превратятся в агрогорода, где все будет оцениваться и вымеряться тоннажем мяса, фуража, силоса, километрами асфальтированных трасс. Исчезнет и само слово «хата», наша украинская хата, слово, которое так полюбилось людям по всей стране, а будет только жилплощадь под железом, под шифером, под железобетоном. Пусть меня считают лириком, хуторянином, кем угодно, однако с этим я никак не могу примириться. Рвется контакт с живой природой, с цветком, с лугом. Отмирание села — это что-то очень опасное для человека». Говорил так, словно читал в душе у Богуша. Горькая правда была в его словах, думал Антон Иванович, и тем обиднее, что человек сам свою душу обкрадывает. Не замечает, как капля по капле что-то в нем тает, отвердевает, словно выветривается.