Каждая минута жизни

Тоне пришлось покориться. Она нехотя поднялась из-за стола, стройная, в обтягивающей юбке, в черном жакете, с сумочкой через плечо, тряхнула темно-русыми волосами и, коротко попрощавшись, направилась к двери. На пороге остановилась и, обернувшись к Скарге, задиристо сказала:

— Когда ваша астролябия сработает, товарищ наставник, позвоните мне.

И вышла с гордо вскинутой головой.

Двое остались у стола. Николай не выдержал.

— Что вы такой мрачный, дед Иван?

Скарга разгладил свои опадающие усы, потом пристально посмотрел на парня. Смотрел долго, как бы не веря, что перед ним именно он, Николай Пшеничный.

— Ты что же, парень, ничего не знаешь? — спросил после того, как Пшеничный, не выдержав, опустил глаза. — Доигрались?

— Кто доигрался?..

— Отродясь такого не было, чтобы в нашем цехе да мерзость разводили, пасквиля писали, добрых людей порочили… Но ты-то, ты, парень, как попал в эту ихнюю компанию?

— Я не подписывался! — невольно воскликнул Николай.

— А, значит, слышал? Знаешь…

— Да это они бегали, собирали подписи.

— Они свое получат. Мы — рабочие, этим сукиным сынам спуску не дадим. — Скарга дернул себя за ус. — Но ты-то хорош! С Трошиным и Хвощем водку пил… я все знаю, мне рассказывали.

— Да что вы меня вечно отчитываете и критикуете, дед? — рассердился Пшеничный. — Что я, плохо работаю? Кто победил на городском соревновании токарей? Кто принес первые призы по бегу? Кто играет лучшим нападающим в нашей команде? А мои рацпредложения?..

Тут деда будто прорвало. Где они, эти рацпредложения? Кто их видел? Пока от них одна только прибыль-выгода — в карман к Пшеничному. Совсем на Трошина похожим стал. Был Сашка человеком, а к старости, прости господи, в хапугу превратился, в рвача. Домину каменную за Днепром возвел, «Ниву» купил, а все мало, все под себя гребет и за своим личным интересом себя — человека — потерял. Бабу теперь эту подлую присмотрел, при живой-то старухе… И куда только у людей совесть девается? Все себе да себе…

— Да что я для себя одного, что ли, придумал? — взвился Николай. — Я все Кушниру отдал, а дальше — его дело. Меня не касается, — он попробовал перевести неприятный разговор на шутку. — Может, он решил меня миллионером сделать! А вы только и делаете, что мне завидуете…

— Не завидуем, а больно, что ум твой, Николай, стал жиром заплывать, — чуть не до крика поднял голос Скарга. — Портрет твой повесили! В газете описали! Вот ты барином и ходишь! И на своих товарищей ноль внимания… — Дед внезапно притих, будто устал. — В огонь бросаешься ради людского добра! И тут же хватаешь себе кусок пожирнее…

— Что, что? Какой кусок? — насторожился Николай.

— Тот самый… В квартирном списке, — отмахнулся Скарга. — Получаешь отдельную квартиру, когда в цеху есть семейные, которые живут в общежитии или с детьми маются по частным углам.

— Дают, вот я и беру.

— А ты в сердце свое постучи!

— Оно у меня бронированное, товарищ наставник, — огрызнулся Пшеничный. — Закалилось на горячих ветрах истории.

Николай эту тему развивать не хотел, дурацкая была ситуация, и он, по сути, влип в нее: что со своими рацпредложениями, что с квартирой…

Окончательный список вывесили вчера. Увидел там себя. Диво дивное, даже не мог поверить в первую минуту. Ему — квартиру! Не бог весть сколько и работает в цехе, а уже будет иметь собственную комнату, собственную кухню, собственный балкон! Но когда заскочил к начальнику цеха, чтобы поблагодарить его, Кушнир сразу погасил его возбуждение: «Не горячись, Николай. В квартирном списке ты только распишешься… Да, да, распишешься. И не делай, пожалуйста, большие глаза. Это нужно для цеха, для нашего плана, зарплаты, прогрессивки, понял? Никакого нарушения правопорядка и законности. А в следующем году получишь и ты». Потом и насчет рацпредложений растолковал все как есть. Сейчас нет смысла широко внедрять их. Ведь если распространить их по всему заводу, отрасли — сразу срежут расценки. Так какой же смысл терять Пшеничному в зарплате? Жизнь — штука сложная, придет время, созреет необходимость, вот тогда и выступим. И достойно, и с пользой для дела. А пока рано. Он же, Кушнир, ему только добра желает…

Попробуй рассказать об этом суровому Скарге. У него все просто: работай, получай, старайся, будь честным. Конечно, лучше бы все рассказать, во всем открыться деду. Но только были вещи, которые Пшеничный таил глубоко в себе. Все душевные страдания свои, самые горькие переживания. Скарга и тут проявил прозорливость, проник в те глубины. Положил Николаю на плечо маленькую руку.

— И еще одно дело. Не хочу напоминать тебе, кто тебя, Коленька, вытащил сегодня из огня. Хочу только, чтобы ты знал: настоящие друзья проверяются огнем, а не водкой.

Удар был точный, и Пшеничный прикусил губу.

— Я его не просил выносить меня из огня.

— А ты бы разве его не вынес?

— Не знаю…

— То-то и оно, что не знаешь, — вскинул острый подбородок Скарга. — И я знаю, почему!

— Так вы же у нас мудрый!

— Знаю, что тебе ревность весь свет застит.