Каждая минута жизни

— Богуш тогда приехал из Москвы, проходил у него практикум. Первоклассный хирург, — Рейч расхваливает меня совершенно открыто, не стесняясь моего присутствия, будто они с майором оценивают нужную вещь. — И вдруг сегодня вижу… то есть вчера: выходит из горящей церкви. Еще минута, и его бы там прикончили наши ребята.

— И правильно бы сделали, — хмыкает Штумпф.

— Но я руководствуюсь интересами рейха, господин майор. Полагаю, вы меня правильно поймете?

— Странно, как вы его узнали.

— Выразительное лицо. Я бы даже сказал: нордический тип.

И снова я чувствую на себе ощупывающий взгляд майора, вижу, как его маленькие, из-под набрякших век глазки меряют мое тело, руки, грудную клетку. Барышник хочет иметь только отличный товар. Очевидно, он остается доволен осмотром. Подходит ко мне и спрашивает напрямик:

— Коммунист? Только говорить откровенно!

Вмешивается Рейч, говорит, что может полностью за меня поручиться, что я абсолютно благонадежен. К тому же я горячий поклонник германской культуры.

— Я спрашиваю: к большевикам принадлежали? — повторяет вопрос майор, щуря свиные глазки. Как я ненавижу его в этот момент! И майор будто чувствует это: — Принадлежал. Ясно.

— Но вы же понимаете, — берет меня под защиту Рейч, — в условиях большевистского режима это было неизбежно.

Штумпфу, видимо, больше не хочется спорить. Он наливает в стакан минеральной воды, делает пару глотков, устало садится за стол. Немного помолчав, смотрит и говорит медленно, по-деловому, что война требует от всех определенных усилий, даже жертв. За меня ручается коллега Рейч. И он, майор Штумпф, принимает эту рекомендацию. Ему чужда сентиментальность, но он понимает, что такое дружба молодости. И поэтому он хочет надеяться, что я по достоинству оценю благородный шаг гауптмана.

Его речь — долгая, тягучая, совершенно бесцветная, и я вдруг чувствую парализующую меня усталость.

— Нам нужна ваша виртуозность хирурга, — продолжает между тем майор. — Ваши руки, о которых говорил коллега Рейч.

Я смотрю на свои почерневшие, в струпьях и волдырях руки, механически двигаю пальцами.

— Это не руки хирурга, — говорю. — Теперь это руки солдата.

— По условиям Гаагской конференции, — вдруг оживляется Штумпф, — в плену солдат перестает быть представителем воюющей стороны. Рано или поздно война кончается, а долг врача вечен.

Меня все больше клонит ко сну, нет сил удержаться на ногах. Меня шатает. Рейч замечает это:

— Господин Богуш, очевидно, устал… Я понимаю его состояние, — Рейч сильно встряхивает меня за плечо. — Коллега! А, коллега?.. Вспомните, чему нас учил профессор Нимеер. Вы слышите меня, Богуш?..

Слова Рейча доносятся до меня издалека, словно через толстый слой ваты. Рейч поворачивается к Штумпфу, разводит руками:

— Видимо, шоковое состояние… Ничего, все будет в порядке. У него золотые руки. Он будет делать то, что нужно… И спасет еще много наших солдат. Мой дядюшка одобрил бы наши с вами действия.

— Ну, разве что ваш дядюшка… — изображает мину всепрощающего страстотерпца майор Штумпф. Он достает из сейфа две рюмки и бутылку коньяка, наливает и протягивает Рейчу. — Я слышал, ваш дядюшка недавно получил из рук фюрера рыцарский крест с бриллиантами. Выпьем за эту высокую награду…

Я работаю санитаром. Иногда гауптман Рейч зовет меня в операционную, чтобы я адаптировался к своему настоящему ремеслу. Знаю, что через несколько дней мне всучат скальпель. Придется стать к операционному столу и спасать раненых, то есть идти на прямое преступление против Родины. Такого они не дождутся. Отсюда легко бежать. Собственно, я почти свободен. И если бы только мог…