Каждая минута жизни

Хозяин принес из кухни чай, поставил на письменный стол стаканы, сахарницу, баранки. К пышным приемам гостей, видимо, не привык.

Говорили о том, о сем, вспоминали старых малютинских товарищей. Почти никого в живых. Только Андрюшка Саенко вернулся с войны. Пробуравил огненные годы, целехонький, крепкий до сих пор, где-то тут, на одном из заводов возглавляет группу народного контроля. Порфирий Саввич при этих словах Богуша невольно вздрогнул.

— Быть контролером сегодня дело непростое. Тут нужно мужество. И немалое, — рассказывал Антон Иванович. — Ну, а мужества ему не занимать. Подводником провоевал всю войну.

— Не его ли презент? — кивнул на барометр Курашкевич.

— Угадал, Порфиша, — улыбнулся хозяин дома. — Пока мой капитан плавал, все было в порядке. А как сошел на берег, сразу сто болячек. Ну, я его немножко и подлатал. Этот барометр служил ему в самое жестокое время, не один шторм вместе одолели. Пусть, мол, теперь показывает мне ясную погоду.

— А когда буря, тогда что? — спросил с грустной философичностью Курашкевич, почуяв нутром, что пришло время поговорить о главном. — От бури никакой барометр не спрячет, не укроет. Вот как с моей внучкой получилось. — И замолчал в напряженном ожидании.

Напоминание о буре, однако, не сбило Антона Ивановича с благодушного спокойного настроения. Слегка улыбнулся, подумал, правда, с затаенной грустинкой в усталых глазах. И такая же грустинка послышалась в его словах, когда он заговорил о Свете: случай трудный, хотя вполне операбельный. Девочка должна выздороветь.

— Ты уверен? — потянулся к нему всем тучным телом Курашкевич.

— Во всяком случае за свой метод и за свои руки я более чем спокоен, — твердо сказал Антон Иванович. — Вижу, ты сомневаешься?.. А я вот к операции иду спокойно. Меня поддерживает вся моя прожитая жизнь. И военная, и послевоенная.

«Не намекает ли он? — с испугом подумал Курашкевич. — Тогда, в сорок четвертом, я мог бы облегчить его судьбу. Но струсил. Конечно, он тогда все понял. И сейчас помнит. Такие вещи не забываются. В глубине души он таит ко мне недоверие. Отсюда и напряженность между нами. И пока мы не поговорим начистоту, настоящего душевного равновесия между нами быть не может. Да, да, я должен ему открыться. Рассказать, как было. Все мы тогда трусили, остерегались, старались держаться подальше от неудобных ситуаций… Он, конечно, поймет меня, и все станет на свои места…»

Желание исповедаться с такой силой охватило Курашкевича, что он сделал даже движение телом, как бы желая подняться с кресла. Богуш понял его по-своему: гость собрался уходить.

— Посиди еще, — положил ему на колено руку. — Есть о чем поговорить. Сколько мы с тобой не виделись…

Рассказал о приезде западногерманского врача Герберта Рейча. Это еще один плюс в пользу Светочки. Умнейшая голова! Вообще, западные немцы превосходные капиллярщики. Применяют лазер. Позаимствовали многое у своих московских и литовских коллег.

Но Курашкевич думал только о своем.

— Послушай, Антон… — начал он осторожно. — Я давно хотел рассказать тебе об одном деле.

— Каком деле?

— Помнишь, меня вызвали в штаб армии, звонили но поводу тебя… И я не сказал тогда, что ты… Я знаю, что ты подумал тогда обо мне. Но я просто не успел… Прости меня, дурака!..

— Ну, Порфиша, даешь! — воскликнул Богуш. — Это я должен извиняться перед тобой. Ты примчался на «эмке», чтобы вывезти меня из окружения. Я как раз оперировал раненого. И ты из-за меня чуть не попал в плен. Головой рисковал, а я тебя, кажется, послал…

— Нет, просто продолжал оперировать раненого.

— Да… продолжал… — медленно, словно вспоминая, сказал Богуш. — Так оно и было. Молоденький такой лейтенантик с кубарями… Живот ему совершенно разворотило, да…

Печальное видение всей тяжестью навалилось на Богуша. А потом перед его глазами словно поплыл красный туман, и он увидел горящую церковь, окровавленную солому на полу, пулеметное дуло в окне… Полыхала кровля, рушился весь мир, багровое зарево вставало над землей… летели издали огненные стрелы, с ревом вонзались в немецкие окопы… Нет, те стрелы были позже, стрелы «катюш», стрелы возмездия. Начинался грандиозный прорыв советских войск в Белоруссии. Июнь сорок четвертого, невыносимая жара, первые советские танки на лесных дорогах, приход Богуша в советский госпиталь и звонок оттуда: нет ли сведений о майоре Курашкевиче? А нашелся подполковник Курашкевич, нашелся. За тридевять земель.

— Конечно, я не думал, что тебя разыщут, Порфиша, — сказал Богуш. — Один капитан, симпатичный такой парень…

— Капитан Сыромятников…

— До сих пор помнишь? — удивился Богуш.

— Такие вещи не забываются.

— Какие вещи? Моя наивность и все, — отмахнулся Богуш. — Когда оборвался наш разговор, мне даже смешно стало. Капитан говорит: повреждение, обрыв на линии, нужно ждать. А я ему: не такой я везучий, чтобы снова отозвался подполковник Курашкевич. Ты и не отозвался.

— Послушай, я тебе объясню…