Каждая сыгранная нота

Она подходит к раздевалке и присоединяется к Пэм, Скотту и другим родителям, собравшимся в кружок. Они тут же понижают голоса и заговорщицки переглядываются. Время останавливается.

– Привет, как тут у вас дела?

Все дружно смотрят на Пэм.

– Э-э-э… – медлит та. – Мы тут как раз говорили о Ричарде.

– Правда? – Карина с замершим сердцем ждет, готовясь к унижению. Никто не произносит ни слова. – А что с ним?

– Он отменил свой гастрольный тур.

– Вот как?

Ничего сногсшибательного в этой новости нет. Он и раньше, бывало, отменял концерты и отдельные гастрольные выступления. Однажды он так невзлюбил дирижера, что отказался выходить с ним на одну сцену. В другой раз Ричарда пришлось заменить в самый последний момент, потому что он напился в баре аэропорта и пропустил свой рейс. Интересно, что у него за причина на сей раз. Но Пэм, Скотт и все остальные смотрят на нее с мрачными лицами, как будто ей следовало ответить как-то более участливо.

В животе бурлит волнение, внутренние улицы быстро заполняются, а в самом центре на импровизированной трибуне разгорается яростный протест, возмущение оттого, что ей приходится иметь со всем этим дело, что даже Пэм не может проявить к ней побольше чуткости. Она же развелась с ним. Его жизнь больше не ее забота.

– Ты правда не в курсе? – уточняет Пэм.

Все ждут ее ответа: губы поджаты, тела неподвижны, – прямо зрители, захваченные разыгрывающейся перед ними пьесой.

– Не в курсе чего? Он что, при смерти или что-то вроде того?

У нее вырывается нервный смешок, и звук этот отдает диссонансом. Она оглядывает собравшихся родителей в поисках кого-то, кто поддержит, пусть даже фраза у нее вышла не слишком уместной, и простит за толику черного юмора. Но все либо смотрят на нее в ужасе, либо отводят взгляд в сторону. Все, кроме Пэм. В ее глазах читается неохотное «угадала».

– Карина, у него диагностировали БАС, боковой амиотрофический склероз.

Глава 2

Ричард уже проснулся и лежит в постели. Он доволен: проспал всю ночь. Его внимательный немигающий взгляд устремлен куда-то в направлении скрученной полоски краски, отслоившейся от сводчатого потолка прямо над ним. Он чувствует, как оно приближается, как подкрадывается некое незримое присутствие, подобно рою заряженных, гудящих в воздухе ионов перед надвигающейся грозой, и все, что он может делать, так это лежать не двигаясь и ждать, пока оно его не минует.

Ричард находится в своей спальне, вместо того чтобы нежиться в номере нью-йоркского отеля «Мандарин Ориентал». Прошлым вечером он должен был дать сольное выступление в Дэвид-Геффен-холле, концертном зале Линкольн-центра. Он обожает Линкольн-центр. Билеты на эту площадку, вмещающую почти три тысячи мест, были раскуплены за много месяцев вперед. И если бы он проснулся в «Мандарине», то самое время было бы заказать завтрак. Вполне возможно, на двоих.

Но он не в нью-йоркском «Мандарине» и не в компании какой-нибудь милашки. Он один, в постели, в своей бостонской квартире на Коммонуэлс-авеню. Он голоден, тем не менее смирно лежит и ждет.

Тревор, его агент, распространил пресс-релиз, в котором объявлялось об отмене гастролей из-за тендинита. Ричарду не понять, зачем нужно было обнародовать эту заведомо ложную информацию. Им все равно не сегодня завтра придется разруливать ситуацию. Ричарду в любом случае не отвертеться. Да, поначалу он решил, что у него тендинит, раздражающе обременительная, но распространенная травма, которая лечится отдыхом и физиотерапией. Он жутко расстроился из-за того, что ему каких-то несколько недель нельзя будет прикасаться к клавиатуре, переживал, как перерыв отразится на качестве игры. Это было семь месяцев и целую вечность тому назад. Чего бы он сейчас не отдал за этот самый тендинит!

Может статься, агент все еще отказывается признать очевидное. У Ричарда на осень запланировано выступление с Чикагским симфоническим оркестром. Тревор так его и не отменил – вдруг Ричарду каким-то образом к тому времени полегчает? Ричард это понимает. Даже сейчас, через шесть месяцев после того, как ему поставили диагноз, он все еще не может полностью осознать ни что с ним случилось, ни что его ждет дальше. Ричард много раз на дню, читает ли он или пьет кофе, ловит себя на том, что наблюдает за собой и не находит никаких проявлений болезни. Он чувствует себя совершенно здоровым и либо забывает о событиях последних месяцев, либо ощущает, как в нем поднимается решительный протест.

Невролог ошибся. Это вирус. Защемление нерва. Болезнь Лайма. Тендинит. Временное недомогание, и сейчас все уже прошло. Все в порядке.

А потом правая рука отказывается держать ритм при исполнении рахманиновской Прелюдии соль-диез минор, старается нагнать темп, но никак не поспевает. Или Ричард роняет недопитую чашку кофе, потому что она оказывается слишком тяжелой. Или ему недостает сил, чтобы управиться с кусачками для ногтей. Он опускает взгляд на нелепо длинные ногти левой руки и на аккуратно подстриженные правой.

Это не временное недомогание.

Не играть ему осенью в Чикаго.