Каждая сыгранная нота

Наконец в сливное отверстие уходит прозрачная вода. Карина оставляет Ричарда стоять на месте, идет в кухню, находит там мусорный мешок и возвращается в ванную. Отыскивает на джинсах чистое место и, орудуя рукой на манер клещей, перемещает их в мешок для мусора. Проделав то же самое с носками, трусами и рубашкой, завязывает горловину мешка узлом, чтобы запечатать запах внутри. Хотя она уверена, что не касалась измазанной поверхности, ей кажется, будто у нее опять грязные руки. Она тщательно моет их в раковине самой горячей водой, которую только может вытерпеть. Потом перемывает еще раз.

Снова подходит к душу и выключает воду. Ричард выбирается из ванны, и она вытирает его сухим полотенцем, после чего они молча направляются в спальню. Карина без подсказок находит вещи и одевает его.

Всё. Готово. Они наконец могут посмотреть друг на друга.

— Вот же ж срань господня, — вырывается у Карины.

Ричард смеется. Она не собиралась шутить, но в ней бурлило столько адреналина, что сохранить бесстрастное лицо оказывается выше ее сил, и она смеется вместе с ним. Они хохочут гулко, безудержно, шумно переводя дыхание, и от этой эмоциональной разрядки у обоих становится легче на душе. У них с Ричардом давно не было общего повода для смеха.

— Я дождусь Мелани, — предлагает она, сообразив, что уже почти половина второго.

— Ладно.

Карина проходит за Ричардом в гостиную и садится на диван с ним рядом. Он включает телевизор, наступив на приклеенный к полу пульт. Побродив по каналам и не обнаружив ничего интересного, выключает телевизор. Они сидят бок о бок в тишине, ожидая Мелани, ни обсуждать, ни делать им нечего, что усугубляет первоначальное стеснение до более чем неприятных ощущений и почему-то вызывает чувство даже большей неловкости, чем тот дерьмовый аттракцион, который они только что пережили в ванной.

— Так что ты делала в Бостоне?

— Ходила к врачу.

— А-а-а.

Он не спрашивает зачем и все ли с ней в порядке. Она его не винит. Ящик Пандоры лучше держать закрытым.

— Когда ты позвонил, я как раз выезжала из паркинга.

Она проходила ежегодный осмотр у гинеколога, следующий состоится только через год. Надо же было так совпасть, что, когда он набрал ее номер, она оказалась в какой-нибудь миле от него и при этом была свободна от дел. Карина оглядывает комнату — рояль, кресло-коляска, письменный стол со стулом, телевизор и кофейный столик. Переводит взгляд на Ричарда:

— Надолго приходит Мелани?

— Примерно на час.

— Тебе помогает кто-то еще?

— Кто-нибудь всегда приходит по утрам на полтора часа, обычно это Билл. Еще кто-нибудь появляется вечером, чтобы помочь поужинать и подготовиться ко сну.

— Получается около четырех часов в день?

— Да, где-то так.

Она думает о тех плюс-минус двенадцати часах в сутки, когда он не спит и остается наедине с собой, без всякой помощи, и обо всех тех бедах, которые могут с ним приключиться. Что, если он упадет? Проголодается? Подавится? Изгадит свои брюки прямо на парадном крыльце, потому что не смог попасть в дом?

— Тебе требуется больше помощи.

— Знаю. Но я теперь не работаю. Мне она не по карману.

Она думает о ступенях и об этом его инвалидном кресле. Ситуация невыносимая.

— Ты вроде выставил квартиру на продажу.

— Мой риелтор говорит, что я запросил слишком высокую цену, но мне не хочется ее снижать и терять деньги. Положим, это не имеет значения. У меня огромная ипотека. Денег все равно высвободится недостаточно.

Она не указывает на то, что для Ричарда важно поскорее переехать в жилье без лестниц, а уж соображения ликвидности вложений можно оставить на потом. Она знает, какой у него отец и братья. Отец помогать не будет, братья не смогут. Жалко, что его матери уже нет на этом свете. Уж она бы сына не бросила. Его агент живет в Нью-Йорке.

— Подруга имеется?

— Нет.

— Так не может больше продолжаться.

Не это ли слово в слово она сказала ему, когда наконец попросила развода, — только имела в виду себя, а не его? Карина поджимает губы в попытке сдержаться и не озвучить то, что вертится на языке. Мелани вот-вот появится в дверях и прервет этот диалог, и если Карина стерпит сейчас, то у нее получится промолчать.

Она смотрит на Ричарда, и тот кивает, а ей не понять, с чем именно он соглашается: со сказанными ею словами или с ее невысказанными мыслями, которые, как ей внезапно приходит в голову, он умеет читать. Безумие какое-то. Она не может на это пойти. Не может взять и произнести это. Для этого нужно быть мазохисткой, идиоткой, сумасшедшей. Элис вот точно обзовет ее чокнутой. Она не может исправить все случившееся, если скажет то, что так и просится быть сказанным.