Каждая сыгранная нота

С тех пор как она вернулась из Нового Орлеана, в ней чувствуется какая-то легкость. Ричард слышит, как она распевает попсовые песенки, пока занимается в кухне готовкой, и наигрывает по утрам джазовые риффы на своем пианино. Ловит на ее лице мечтательно-радостное выражение. У нее изменилась энергетика. Атмосфера ее присутствия кажется менее тяжелой, менее давящей, более счастливой, даже оптимистичной, и хотя ему ни за что не дойти своими парализованными мозгами до причин происходящего, эта необъяснимая перемена в ней вызвала у него ответную перемену. Глядя ей в лицо, Ричард узнает в ней ту женщину, в которую когда-то влюбился. Она его кормит, ухаживает за ним, и то, что он эгоистично воспринимал как проявление мученичества или долга, неожиданно видится ему проявлением любви.

Его потрясенное сердце переполняется эмоциями, и под ее мурлыканье песни Мадонны он вспоминает, как впервые услышал голос Карины, ее польский акцент, как отчаянно мечтал, чтобы она с ним заговорила, какой восторг испытал, когда это наконец случилось. Ричард неотрывно смотрит в ее зеленые глаза, на ее улыбающийся рот и надеется, что она поймает его взгляд.

Как и много лет назад, ему безумно хочется, чтобы она с ним заговорила. Он до сих пор не сказал Карине, как сожалеет о том, что изменял ей, что ранил ее, что так долго лишал ее губы этой улыбки. Действительно сожалеет и надеется, что она узнает об этом, что сможет почувствовать его сожаление и раскаяние так же, как он чувствует ее недавно обретенную радость. Хочет услышать ее голос, заверяющий его, что у нее нет на него обид. Хочет ее прощения. Просто хочет.

Шприц опустел. Карина наполняет его второй порцией. Когда она присоединяет шприц повторно, ее теплая, не обтянутая перчаткой рука дотрагивается до голого впалого живота Ричарда, и хотя, с ее точки зрения, она сосредоточена на кормлении своего бывшего мужа через гастростомическую трубку, Ричарду ее прикосновение кажется интимным, личным, человеческим.

Сначала он испытывает неловкость и надеется, что она не заметит его возбуждения под простыней и тканью боксеров. Потом надеется, что заметит. Он каждое утро просыпается с эрекцией и ничего не может с этим поделать, разве что переждать. Он не мастурбировал с октября, с тех самых пор, когда ему отказала левая рука. Во время этого ежедневного взлета и падения он сознательно гонит от себя любые мысли о сексе. Однако сейчас, неожиданно возбудившись, представляет себе, как Карина касается его напряженного члена, касается его самого, и его желание становится мучительно назойливым, разгораясь в пенисе, сердце и голове, безмолвно выпрашивая у нее внимания. Он хочет, чтобы она легла с ним рядом и поцеловала, не переставая поглаживать. Он хочет побыть в постели мужчиной, а не развалиной. Хочет, чтобы его касались и любили. Хочет кончить. У него так давно этого не было. Просто хочет.

Она выдавливает из шприца остатки содержимого, промывает трубку под водой и закрывает порт заглушкой. Опускает рубашку на Ричарде, подтягивает к груди одеяло и поднимается:

— Так, до десяти тебе этого должно хватить. Телевизор включить?

Ричард смотрит на нее, не мигая.

— Может, хочешь чего-нибудь?

Он улыбается. Были бы у него силы ответить.

Карина мешкает, озадаченно его разглядывая:

— Тогда ладно, еще зайду попозже.

Выходя, она не закрывает за собой дверь полностью. Ричард сидит в кровати и, уставившись на приоткрытую дверь, слушает, как она готовит себе в кухне ужин. И хочет.

Глава 29

Ричард сидит в своем кресле-коляске в гостиной, где Карина оставила его полчаса назад и где он пробудет до тех пор, пока она или следующий помощник по уходу его не перекатит. Карина «припарковала» Ричарда в квадрате солнечного света, лицом к окну, как будто вид на Уолнат-стрит в теплый погожий денек должен сподвигнуть его воспринимать происходящее с бо́льшим оптимизмом, а не так, словно он застрял в ловушке. Ричард знает, что намерения у нее самые добрые. Наблюдает за беспечной суетой белок и птиц. Все живое пребывает в движении.

Он слышит, как Карина чихает три раза подряд. Всю последнюю неделю она боролась с простудой и держалась от него как можно дальше, чтобы не заразить. Сейчас она в кухне готовит завтрак. От мучительно-восхитительных ароматов кофе и бекона его рот наполняется слюной, которая клокочет у него в горле. Ричард сглатывает снова и снова, стараясь протолкнуть вязкую жидкость вниз и при этом не подавиться. С его нижней губы свисает клейкая струйка, доходя до груди, которая по этой самой причине прикрыта хлопчатобумажным полотенцем, выполняющим роль слюнявчика. Ричард вертит головой из стороны в сторону, но паутинка слюны не желает рваться. Он сдается.

Ричард переносит свое внимание с солнца и преисполненного движения существования за окном на свой «Стейнвей». Восемьдесят восемь блестящих черных и белых клавиш. Боже, чего бы он только не отдал, лишь бы к ним прикоснуться!

До него десять футов.

Миллион миль.