Каждому хочется иметь тельняшку

И пошел к морю пробовать. Долго решался, собирал храбрость и слушал, как в груди трепещется страх. Даже забыл, что камни впились в пятки. Вы, конечно, по себе знаете, как это противно, когда в груди трепещется страх. Знаете, не отпирайтесь. В общем, от этой противности я решился и прыгнул в воду. Пока выгреб на вольную, спокойную поверхность, я сто раз обмирал и решал, что все кончено и мир избавился, наконец, от такого жалкого труса. Вдруг состояние мое переменилось, я раскрыл глаза, поплыл вперед и стал думать о себе с удовольствием. Может быть, я на многое способен. Только еще не знаю, потому что не пробовал. Может быть, я все на свете могу, только мешает нерешительность. Хотелось плыть далеко-далеко, до корабля, стоявшего на якоре поблизости от горизонта. И я доплыл бы до него, если бы не обернулся. Смотрю — берег в ужасной дали. Меня охватила некоторая жуть, и я вспомнил, что подо мной больше километра глубины. И я сказал себе:

«В десять лет мальчик еще не обязан быть героем. В десять лет мальчик обязан хорошо учиться, слушаться взрослых и собирать макулатуру. Именно в этом будет состоять подвиг его жизни и поведения среди людей…»

Я очень шибко поплыл к берегу.

При выходе из моря меня снова исколотило камнями, но ведь тумаки, к которым подготовился, не так болезненны и обидны. Знаешь, на что идешь. Подготовлен заранее.

Но вот чего я никак не мог заранее ожидать, так это того, что на моем каменном коврике сидит коричневая девчонка с громадными и черными глазами, как у куклы «Индианки».

— Здравствуй, — сказала девчонка.

Я машинально ответил:

— Добрый день.

И этим ответом погубил все дело, потому что теперь прогнать ее с моего коврика было бы невежливо.

Девчонка засмеялась:

— Ты смешно ходишь: как будто тебя кусают за пятки какие-то мыши.

— Эти гальки страшнее всяких мышей, — объяснил я странность своей походки и уселся рядом с ковриком. — Впиваются в подошвы.

— Это только в первые дни, привыкнешь, — утешила она меня. — Ты откуда приехал?

— Из Ленинграда. А ты откуда?

— Я здешняя, батумская.

Она и не думала уходить с моего коврика. Ей очень нравилось сидеть на моем коврике.

И тогда я не выдержал:

— У батумских у всех такая привычка — садиться на чужое место?

— А ленинградские все такие жадные? — ловко отбрила девчонка и сделала вид, что немедленно уходит.

— Сиди, я не гоню… — Я, наверное, покраснел, но сумел вывернуться. — Мне не жалко. Но мне было бы приятнее, если бы я сам предложил тебе посидеть на моем коврике.

Я подумал, что и в самом деле пригласил бы ее посидеть на таком прекрасном коврике, если бы она не плюхнулась на него без разрешения. И тогда я понял, почему папа так любит делать для других. Это приятно.

— Ты сам придумал такой коврик?

— Нет, — честно признался я. — Я не умею придумывать. Это папа придумал.

— Давай, наконец, познакомимся. Меня зовут Натия.

— А меня Мишка.

— Хочешь, я научу тебя придумывать, Мишка? — предложила она.

— Разве можно научить придумывать?

— Вполне можно.

Я попросил:

— Приведи пример!

— Пожалуйста… Вот тебе пример: ты сидишь на своем коврике.

— Это ты сидишь на моем коврике.

— А хоть бы и я. О чем ты думаешь, когда видишь, что я сижу?

Я думал о том, какая она вся прекрасно-шоколадно-коричневая и как приятно улыбается.

Но этого я не сказал, а сказал другое:

— Думаю, что тебе жарко и хочется искупаться.

Мне самому стало уже жарко. Очень напекло голову. Я достав из портфеля свою тельняшку и закрутил ее вокруг головы.

— Правильно думаешь, — сказала Натия притихшим голосом, глядя на мою голову. — А что ты думаешь дальше?

Она не отводила глаз от моей головы.

— Думаю, что на море сильный прибой и купаться тебе страшно.

— Это ты не очень правильно думаешь, — сказала она. — Но продолжай думать дальше.

— А чего продолжать?

— Ну, подумай, что я захотела встать и пойти к морю, чтобы искупаться.

— Ну, вставай… — я задумался. — Могу подать руку.

— Это ты правильно думаешь, — сказала она, — но неинтересно. Так каждый может, кто даже совсем не умеет придумывать.

— А что еще? На себе тебя понести, что ли?

— Ну вот, уже грубишь!

— Я не грублю, я соображаю.

— Тебе хорошо ходить по гальке?

— Видела же, что плохо… — В моей голове, обмотанной тельняшкой, сверкнула идея. Наверное, оттого, что Натия на нее так упорно смотрела. — Надо построить дорогу от моего, то есть от нашего, коврика до самого моря!

— Вот видишь! — закричала Натия, и лицо у нее стало счастливое. — Взял и придумал!

Сперва мы строили дорогу вдвоем. Я подносил плоские камни, а Натия укладывала их ровно и прямо. Потом, достаточно натренировав пяточный нерв, вернулся папа с каким-то очень кривым черным суком. Папа положил сук, стал нам помогать, и мы быстро докончили нашу дорогу до самого прибоя. С удовольствием и с визгом побегали по нашей прекрасной дороге. Пяткам ничего не было. Ходить удобнее даже, чем по асфальту.

— А помнишь, для чего мы построили дорогу? — крикнул я.

— Чтобы пойти к морю и искупаться! — сказала Натия.

— Вы не боитесь купаться в таком бушующем море? — спросил папа Натию, сделав большие и страшные глаза.

— Я каждый день плаваю! — засмеялась Натия.