Каждому свое

Импровизированный каламбур показался ему настолько остроумным, что он довольно рассмеялся, не дожидаясь реакции гостьи.

Веселье оборвалось также внезапно, как и разразилось.

— А теперь расскажите мне поподробнее, как складывались у вас отношения с этой сомнительной нацией?

При этих словах на лице Шанель проступило нечто вроде румянца, она обрадовалась, как студентка на экзамене, вытащившая билет с вопросами, ответы на которые знала наизусть. Ответ был кратким, но содержательным.

Бланке слушал, не отрываясь, разве что изредка склонялся к столу, чтобы сделать пометки в толстом блокноте.

Лишь заканчивая свой монолог, Шанель пригубила чашку с кофе.

— И последний, но весьма существенный вопрос, как распределяются по договору доходы от вашего совместного акционерного общества «Духи Шанель № 5»?

— Да очень просто: я получаю десять процентов с реализуемой суммы, а они восемьдесят, и еще десять — на развитие фирмы.

— Так вот вам и вся еврейская арифметика! — на секунду задумавшись, произнес Бланке. — Собственно, для того я и здесь, чтобы восстановить справедливость. В вашем случае, это будет выглядеть следующим образом. Мы оформляем вашу фирму исключительно на ваше имя, без всяких там семитских примесей, назовем ее просто «Шанель», а номер пять будем держать в уме. В законе об «ариизации» принадлежащих евреям предприятий такая форма отчуждения предусмотрена. Так что оставляйте мне всю документацию, — он кивнул на принесенную Коко папку, — ваши адреса, номера телефонов. И ждите от меня приятных новостей.

Бланке проводил даму до двери и, прощаясь, элегантно склонился, целуя ей руку.

Ехали по полупустому Парижу не спеша. Коко разглядывала облупившиеся стены домов, кое-где прикрытые разросшейся зеленью, и размышляла о том, что немцы, собственно, не такая уж отвратительная нация, в особенности, ее мужская половина. Философствуя о мужчинах, она стала мурлыкать какую-то мелодию, привязавшуюся еще с утра.

— У мадам сегодня удачный день? — поинтересовался шофер Лярше, глядя на хозяйку в зеркало заднего обзора.

— Что-то в этом роде, — уклонилась она от прямого ответа из чистого суеверия.

Факт же своей встречи с Бланке она постаралась самым тщательным образом скрыть от Ганса, который и слышать не мог даже имени этого слишком самоуверенного, слишком молодого и слишком преуспевающего адвоката. По словам барона, тот построил свою карьеру исключительно на «волчьем антисемитизме», обойдя при этом серьезных конкурентов, поскольку ненавидеть евреев стало тогда не только модно, но весьма выгодно.

Именно тогда произошло, казалось, совсем незначительное событие, к которому Шанель, однако, мысленно возвращалась в самые неподходящие моменты своей жизни.

Как-то в своем салоне она присела на корточки у манекена, прилаживая какую-то деталь к костюму, и даже не заметила одиноко блуждавшую по салону даму. Завершив осмотр, та обратилась к хозяйке:

— Какая же прекрасная коллекция, восторгаюсь вашим вкусом! — дама улыбнулась, отчего на обеих щеках образовались очаровательные ямочки, которые исчезли вместе с улыбкой.

Хозяйке неожиданная гостья чем-то понравилась и она предложила незнакомке чашку кофе, что было ей несвойственно. Коко считала кофепитие процессом поистине интимным и делиться им она ни с кем не любила. Однако эта дама показалась ей не только обаятельной, но и необычайно легкой в общении, из тех, с которыми хочется сразу перейти на «ты». Отпив по глотку кофе и обменявшись общими фразами, они на минуту замолчали, и тут гостья неожиданно произнесла:

— Могу ли я признаться, что раньше любила кофе с каплей коньяка, а теперь, наоборот, коньяк и глоток кофе.

Откровение не обескуражило, а скорее заинтриговало умудренную опытом жизни хозяйку.

Она вынула из шкафчика и поставила на стол бутылку коньяка и две рюмки, тут же их наполнив. Ей достаточно было одного взгляда на то, как в руке застывает пухлая рюмка, подрагивает кофейная чашка и трепещет сигарета. Шанель могла почти безошибочно определить, с кем имеет дело.

Дама поместила коньячную рюмку между средним и указательным пальцами, как это делают люди среднего класса, но зато отпила кофе, подняв блюдце с чашкой левой рукой, взяв чашку в правую руку во время беседы. После чего изысканно и бесшумно вернула чашку на место, а затем откинулась назад, поудобнее устраиваясь в кресле для беседы.

— А теперь позволю себе представиться — Максимилиана или, как зовут меня в свете и как звал меня муж Ганс Динклаге, Кети.

— Ах, так вот в чем дело! Вы пришли ко мне, чтобы вернуть вашего супруга?

— Упаси Господь и сохрани от бед! — взмахнула перчаткой Максимилиана. — Ганс — умный и изысканный мужчина, но он, как я теперь поняла, не для меня. Во всяком случае в нынешней ситуации.

— То есть он вам не по сезону или не по карману?

— И то, и другое. Ганс способен жить лишь в солнечные дни, а когда пасмурно, он едва существует. Это ведь не мужчина, а сезонная бабочка. Пусть и с ярко раскрашенными крыльями, но не более того.

— Но ведь с этой «бабочкой» вы прожили столько лет? И вдруг такая размолвка.