Каждому свое

Задумавшись, Генрих машинально взял следующий формуляр со стола и взглянул на фотографию, повертел ее задумчиво и уже хотел вернуть на прежнее место, когда с лицевой стороны словно спрыгнула и навязчиво замелькала русская фамилия, написанная латинским шрифтом: Dubrovin.

«Так это же!..» Перед глазами проплыла фамилия — Дубровский. Генрих поднес фотографию как можно ближе к глазам и теперь сокрушался, как он мог с первого взгляда не распознать пусть даже в изменившемся лице отчаянного капитана, с которым провел вечер в ресторане и последующую ночь в комендатуре, а вспоминал об этой встрече потом постоянно.

Судьбе, видно, угодно было, чтобы они встретились вновь, но теперь уж не в ресторане, а в условиях дьявольских. Что ж, оставалось лишь покориться и довериться судьбе, от которой, как известно, как от сумы и от тюрьмы зарекаться нельзя.

Но сейчас даже самые мудрые истины звучали глухо. Сейчас важно было одно — что произойдет в голове Дубровского в тот момент, когда он увидит Генриха в мундире немецкого майора. Он еще раз внимательно прочел личную карту военнопленного, лежавшую перед ним. В пункте «Обстоятельства пленения» значилось: «Взят в плен санитарами на поле боя в бессознательном состоянии, наступившем в результате контузии».

«Что ж, с прошлым все понятно. Куда туманнее выглядит предстоящая встреча с Дубровским, над головой которого уже занесен топор».

Необходимо, чтобы он с первого момента поверил Генриху, в противном случае все пойдет кувырком. Немцы, несомненно, постараются контролировать все разговоры Генриха из соседнего помещения. Примитивно, но надежно, как, впрочем, и все остальное в лагере.

Раздался короткий стук, и дверь открылась.

— Господин майор, обершарфюрер Хоппе после обеда явился.

— Являются лишь привидения, Хоппе. А вы — реальная сила, надежда Германской империи, — вспомнил Генрих старую солдатскую шутку, которую с удовольствием рассказывал отец. И продолжил: — Возвращаю вам анкеты и прошу организовать мне встречу со всеми упомянутыми в них лицами.

— Хорошо, я подготовлю и представлю вам завтра же.

— Сегодня же, Хоппе, сегодня, немедленно! Я не могу позволить себе расслабляться, когда Германия жертвует своими лучшими людьми! Вы знаете, сколько немцев погибло только сегодня ночью в Берлине во время английской бомбежки?

Хоппе растерянно пожал плечами в знак слабой осведомленности. Генрих тоже точной цифры не знал и поспешил перейти к делу.

— Ладно. Давайте мне всех пятерых с интервалом в час, и обязательно в том порядке, как представлены анкеты.

Первые двое оказались выходцами с юга: один румын из Бухареста, другой — гагауз из Молдавии.

Поведение обоих сравнительно молодых людей показалось Генриху неадекватным. Разговаривав, они улыбались или хмурились в самых неподходящих местах. Он дал каждому по листу бумаги и попросил написать свои исходные данные. Оба долго собирались с мыслями, но тем не менее задание одолели.

Хоппе пояснил, что оба являются законченными наркоманами, которые употребляют какую-то травку, неизвестными путями попадающую в лагерь. Третьим, слегка прихрамывая, вошел хмурый человек и, не поднимая головы, остановился перед столом.

— Дубровский, — нехотя произнес он и умолк.

Генрих по-немецки предложил ему сесть. Тот же продолжал стоять, уставившись в пол.

«Слава Богу! Упрямство характера сохранилось, значит, человека не сломали».

— Садись, от того, что стоишь, умнее не станешь! Или, как говорят по-русски, в ногах правды нет.

Немецкий текст и русский перевод не дали того эффекта, на который был расчет. Не поднимая головы, заключенный опустился на стул и скрестил руки на коленях.

— Что ж, займемся делом. Вот вам чистый лист бумаги, чернила, ручка — изложите на бумаге коротко, на одной странице, вашу биографию.

После недолгого раздумья заключенный медленно опустил перо в чернильницу, занес его над бумагой, и вдруг рука зависла в воздухе.

То место наверху страницы, где он должен был положить начало своему жизнеописанию, было уже занято коротким, но четким текстом: «Поклон Дубровскому из дома. Отныне выполняйте все мои указания. Никому ни слова. За тобой смотрят. Будь бдителен. Увидимся завтра».

Наконец он поднял голову и уставился на Генриха.

Военная форма кардинально меняет облик человека, а форма противника делает его почти неузнаваемым. Генрих прекрасно понимал, какое смятие в голове и в душе Дубровского должен был вызвать вид знакомого человека в форме врага.

Генрих молча поднялся из-за стола, выдерживая паузу, чтобы разрядить обстановку, прошелся по комнате и остановился за спиной сидящего.

— Пишите, Дубровский, пишите. Кто отец, мать, место их пребывания, ну и так далее. Поторопитесь, у нас не так много времени.

Генрих продолжал ходить по комнате, время от времени поглядывая через плечо пишущего, чтобы оценить плоды его усилий. Наконец, он взял исписанный лист и прочел его от начала до конца.

— Что ж, на сегодня этого достаточно. Завтра мы продолжим работу, а пока идите.