— Как я понял, лагерь — это государство вне государства. Люди здесь существуют по законам, ничего общего не имеющим с законами рейха.
— Что ж, я думал несколько о другом, но пришел к тому же выводу. И поэтому, договорившись с Берлином, мы обещали финансировать переодевание и транспортировку отобранных нами людей. Это, как мне представляется, даст с самого начала некоторую гарантию от произвола.
— Великолепно.
— Но за это великолепие вы несете полную ответственность перед военным трибуналом, как только поставите свою подпись под актом о…
— О получении товара?
Шниттке несколько мгновений внимательно разглядывал Генриха.
— Думаю, большие неприятности в жизни вам приносил ваш язык. То есть когда вы начинали говорить…
— Куда больше, когда я молчал. — Генрих, улыбаясь, неопределенно покачал головой.
— Что ж, до завтра.
Генриху нравилось подниматься по скрипучей лестнице этого дома. Ему казалось, что мелодии скрипа под ногами при каждом восхождении отличались друг от друга. Правда, сегодняшняя чем-то удивительно напоминала вчерашнюю, и женский голос, прозвучавший в темноте, был такой же тихий, но настойчивый, как вчера. Он глянул в пространство под окном, где заканчивалась антресоль.
За небольшим исключением, все напоминало вчерашний поздний вечер. Правда, бутылка была иной формы, а Карин сидела в другой позе.
— Простите, Генрих, за эгоизм, но я не в состоянии переварить все, что накапливается за день, одна. И потому призываю на помощь вас. Для начала предлагаю выпить, и притом первую рюмку — молча.
Судя по голосу, манере говорить, а главное, по уровню жидкости в сосуде, было ясно, что в ожидании гостя Карин несколько нарушила девственность бутылки.
Выполнив условие, Генрих поинтересовался:
— Откровенно скажу, я тронут, хотя и не понимаю, почему я, а не полковник? Ведь он…
— Прекрасный человек. Мой покойный муж вложил массу энергии в успех своей карьеры, и, как видите, она удалась. Он вошел в узкий круг офицеров, которым начальство доверяет. Но в данном случае речь идет об отношениях не служебных, а человеческих.
— И что же?
— Когда дело доходит до вещей неприятных, а тем более дурно пахнущих, перед глазами Шниттке опускается цветная заслонка, за которой все отрицательное либо исчезает, либо приобретает благородную окраску. Поэтому общаться с ним всегда легко, за что все его любят, и я в том числе. Но обсуждать с ним то, что пришлось увидеть здесь, не имеет смысла.
— А со мной?
— Вы — другое дело. Да и потом, с кем еще? Ведь нас здесь всего трое.
— То есть, как говорят французы, за неимением лучшего, король спит со своей женой.
К удивлению Генриха Карин нисколько не обиделась.
— Мой папа любил повторять этот афоризм, а мама порицала его за вульгарность.
— А вы?
— Я как и жена Цезаря — вне подозрений. Я не порицала. Но бросила учебу на последнем семестре в университете, вышла замуж без согласия матери. За что судьба меня и наказывает сурово, заставляя молча взирать на эту смесь из грязи и крови. — Карин заметно помрачнела. — Сегодня Ральф по каким-то пьяным соображениям устроил нам необычную экскурсию. Можете себе представить существование в лагере учреждений для развлечений?
— С трудом.
— Так вот, ничего не объясняя, Ральф сопроводил нас в барак рядом с кинозалом, где и располагается лагерный «дом терпимости». В нем размещаются отобранные в женском лагере Равенсбрюк двадцать молодых женщин, которым обещано освобождение после шести месяцев добросовестного исполнения ими обязанностей.
— Не очень понимаю критерии оценок в этой профессии.
— И не надо. Этим заняты две надзирательницы в звании шарфюреров СС, которые превратили обитательниц бараков в рабынь. С одной из женщин мне удалось коротко поговорить, и вот вам пример падения нравов в нашей самой элитной службе. Она рассказала, что один из ее постоянных клиентов принес ей в уплату за услуги полфунта сливочного масла. Надзирательница, узнав об этом, затащила клиента к себе, разделась и легла с ним в постель, после чего масло, естественно, досталось ей.
Вы представьте, сотрудница СС предлагает себя заключенному за кусок масла! Если бы фюрер узнал о творящемся здесь, он снес бы головы и Коху, и всем его прихлебателям!
— Думаю, так и произойдет, однако, мы с вами этого не узнаем. В субботу наша миссия в лагере заканчивается, и я отправляюсь в Псков обратно через Берлин. Думаю, и вы здесь не задержитесь.
— В понедельник Шниттке и я тоже выезжаем в Берлин. Полковник уже через несколько дней отправится обратно в Псков. А я проведу отпуск вместе с папой в нашем имении недалеко от Берлина. Ну а потом меня куда-то направят. А если нет, останусь дома. Будем вдвоем коротать время — я очень люблю наш дом. Тишина, речка журчит, кругом люди все простые, а потому добрые.
— Папа знает о вашем приезде?
— Ни в коем случае! — замахала она обеими руками. — Это должно быть неожиданностью. Мы с папой любим сюрпризы. Но я, как правило, преподношу неприятные.
— А вы не пробовали нарушить это правило и сделать любимому отцу что-то приятное?