Каждые сто лет. Роман с дневником

Я по нему нисколько не скучала, вспоминала редко, без удовольствия, хотя и без досады. Такое уж было время, такой была я сама: до романа с Людо мне и в голову не приходило, что я могу вызывать у мужчин какие-то чувства. В двадцать лет я честно считала себя уродом, к тому же уродом неинтересным и глупым. Ксеничке повезло больше, хотя как посмотреть. Константин, начав за ней ухаживать, мог сразу рассчитывать на успех: такие, как мы с моей лжебабушкой, всегда будем лёгкой добычей.

– Я тоже давно тебя не видела, – сказала я, аккуратно высвобождаясь из объятий.

Мы вышли на улицу.

– Как твой мальчик? – спросил М., открывая дверцу машины, в равной степени большой и грязной.

– Мальчик в порядке, – ответила я. Не было желания докладывать, что Андрюша в психбольнице, а Княжна вот уже две недели не кажет домой носу. Но М., как вскоре стало понятно, не интересовал ни мальчик, спавший когда-то за стенкой в его квартире, ни я сама: ему хотелось рассказать о себе и своих успехах, вот он и принялся уговаривать меня сесть в машину, хотя отсюда до моего дома было всего полквартала.

– Нет, садись, – настаивал М. – по дороге поболтаем!

Я села. Болтал он один – рассказывал, что брак у него второй и счастливый. От первого есть дочь, живёт в Москве, умница-красавица. Мишу они не могли родить долго, и жена, по мнению М., слишком уж над ним теперь трясётся. М. долго «был в политике», сейчас ушёл в бизнес, дела идут неплохо, хотя бывало и лучше. На днях едет с женой в Австрию кататься на лыжах, Миша останется с бабушкой. М. напоминал одну мою подругу, решившую возобновить отношения после долгого перерыва. Она настояла на встрече в кафе и полтора часа рассказывала, как здорово ей удалось устроиться в жизни. Мне она не задала ни одного вопроса, я её не интересовала в принципе. Я давилась остывшим кофе и с облегчением распрощалась, когда чашка опустела. «Давай ещё как-нибудь встретимся, так хорошо пообщались!» – сказала подруга, целуя меня в щёку на прощание.

– Давай как-нибудь повторим, – предложил М., останавливаясь у моего подъезда.

Интересно, что он хотел повторить? Наши обоюдно неловкие попытки заняться любовью? Пятиминутную поездку в большой и грязной машине? Жаркое объятие в лифте?

Я вернулась домой в полном недоумении и первым делом полезла в душ, чтобы смыть с себя запах дорогого одеколона М. Представляла, как завтра же позвоню его жене и скажу, что не смогу больше заниматься с Мишей, пусть ищут другого репетитора, но при этом понимала: не позвоню и не скажу. Я не могу отказываться от тысячи пятисот за два по сорок пять: голос Владимира Степановича от звонка к звонку становится всё более недовольным.

«Ксанка у нас святая», – говорит Княжна, когда напьётся. Звучит это издевательски. Я никогда не хотела быть святой и не мечтала принести себя в жертву семье. «Они тобой помыкают», – считает Танечка, но и с этим я тоже не согласна. Мне не нравится моя жизнь, но кому чья нравится? Каждый находит ту неочевидную причину, которая вдруг объявляется смыслом существования. Для Вари это религия. Для Танечки – деньги. Для Княжны – водка. Для Влады – Пётр. Для мамы – Андрюша.

А для меня? Пока что я воспринимаю всякое своё новое несчастье одинаково – сравниваю его с Катастрофой и успокаиваюсь. Когда я вышла наконец из душа (проклятый одеколон всё равно до конца не отмылся – фирменный, особо стойкий) и включила компьютер, в почтовом ящике обнаружилось письмо от Влады. Она едет в Париж в феврале – «чисто на шопинг» – и просит написать ей несколько нужных фраз на французском. «Сколько стоит», «можно примерить», «есть ли у вас размер меньше», «ставьте штампики плотнее» (последнее для паспортного контроля: судя по всему, у Влады кончаются странички в паспорте). Пока я сочиняла ответ, в ящик упало ещё одно письмо, и тоже про Париж. Изабель требует, чтобы я прилетела на две недели в феврале для сопровождения русского мальчика с ДЦП. «Если откажешься, считай, что ты у меня больше не работаешь», – в качестве подписи. Очень не по-французски.

Вместо того чтобы отвечать Изабель и Владе, я зачем-то вытащила из ящика стола свои старые детские дневники и начала их перечитывать. Буддист был всё-таки прав.

Я еду в Париж!

Екатеринбург, май 1993 г.

Старый дневник Ксаны