Каждые сто лет. Роман с дневником

По лицу Константина нельзя было угадать, понимает или нет.

– Ну вот импрессьонизм вам о чём-то говорит? Знаете работы, к примеру, мсье Моне?

– Имею стыд сознаться, что не имею чести знать мсье Моне и его работ.

– Так мне вам трудно объяснить, надо бы увидеть выставку, – улыбнулась Евгения, показав хорошенькие зубки.

Ксения быстро попрощалась с сестрой в передней, даже не догадываясь, что видит её последний раз в жизни. Обняла торопливо, стремясь вырваться – Константин ждал за углом, вместе ехать на Васильевский. Но Евгения вдруг спросила шёпотом, чтобы мама не слыхала:

– Ты ведь не думаешь увлечься нашим жильцом?

Ксения, не умея скрыть правду, жарко покраснела.

– Ах, бедная! – Евгения придержала дверь, не пуская Ксению на улицу. – Он, конечно, умён, но собой не так хорош, каким мне бы хотелось видеть твоего избранника… И главное, Ксеничка, он охоч до женского пола. Ты ещё молода, не понимаешь…

Она хотела добавить что-то, но Ксения выбежала из передней, не желая слышать о Константине ни единого дурного слова. Можно сказать, и не простились с Евгенией как следовало. Но когда впервые любишь, все другие люди, даже мать и сестра, как бы сдвигаются на край твоего мира: ты видишь и слышишь их словно через густой туман. И вины своей за это не ощущаешь – она придёт много позже, когда ты годами будешь отыскивать следы Е. М. Лёвшиной в архивах, писать письма в Варшаву, но все твои письма будут возвращаться с пометкой «Адресат выбыл».

А в архивах найдутся лишь старые Геничкины статьи из журнала «Искусство и художественная промышленность» да её адреса, сохранённые в домовых книгах: Мещанская, 7-я линия Васильевского острова, Невский, Гороховая, Николаевская, Басков переулок… Евгения, так и не исполнив своей мечты осесть в Париже, металась между Петербургом-Петроградом и Варшавой вплоть до 1917 года. Её последний адрес в России – Жуковского, 6, должность – сотрудница газеты «Новое время». И никогда, ни разу не совпадут они больше в пространстве и времени с младшей сестрой: к умирающей матери беременная Ксения приедет из Екатеринбурга и, не дождавшись Евгении, спешно вернётся на Урал к мужу и детям.

В тот сырой петербургский день, когда они шли рука об руку, не желая ничего иного, кроме как идти так вечно, Ксения рассказывала Константину о своей семье. Не столь подробно, как в детской летописи, но со всеми необходимыми пояснениями. Говорила о трудном характере Евгении и, внутренне осуждая сестру за непрошеные советы, вслух упомянула её доброту.

– Благодарность – сильное свойство нашей Генички. В Полтаве её обогрела богатая семья Абаза, а когда их обобрал свой же управитель, Геня вернула Абаза добро сторицей. Она тогда жила на Невском, была самостоятельна…

– Она и теперь самостоятельна! – ввернул Константин.

– Теперь не то. Вы не видали её прежней. Работы хорошей не имеет, видите, даже квартиру делила с мамой, а теперь и вовсе живёт в каких-то комнатах.

– Я тоже в каких-то комнатах живу, – улыбнулся Константин.

– Да вы ж совсем другое дело! – рассердилась Ксения. Рассердилась не оттого, что Константин назвал их квартиру «какими-то комнатами», а оттого, что идти было уже совсем близко. Расставаться не хотелось, учение в те дни тоже шло как будто сквозь густой туман. При таком-то ясном небе! – Вы мужчина, о вас слухов не пустят. А тут ещё революция, мы и так каждый день живём в опасении…

– Ну, у нас не Франция. Такого не станет, чтобы дворян на гильотину… Да и нет у нас гильотины. Не бойтесь. Не бойся, Ксеничка!

Он так ласково глянул на Ксению, что она забыла, о чём рассказывала.

– Так я хотела про Абаза досказать. Геня для всей их семьи стала спасением. Нашла работу Тане, выучила младшего, ухаживала за Еленой Фёдоровной до самой смерти… А когда-то давно в Полтаве Елена Фёдоровна, увидав меня малюткой, сказала: «Ксеничка мне напоминает Офелию»!

Константин расхохотался:

– Офелию?

– Да, Офелию, невесту Гамлета! Вообразите, в каком мои родители были изумлении!

Лишь когда поравнялись с институтом, Константин перестал улыбаться. Вот интересно, думала Ксения, он размышляет обо мне в течение дня или с глаз долой – из сердца вон? Хотелось знать, когда они вечером свидятся, но гордость удержала от расспросов. Или, может, не гордость, а те слова Евгении?

«Охоч до женского пола». Отчего сестра взяла такое? Жаль, напрямую не спросишь… И ещё жаль, что уходит Константин всегда так легко, как будто они всего-то добрые друзья, которым веселее коротать дорогу до Васильевского…

Но друзья не шепчут друг другу таких слов, какие Константин сказал третьего дня!

– Лёвшина! Ты что там топчешься? Опаздываем! – Рудницкая махала ей с крыльца, и Ксения побежала к дверям института, изнывая от желания с кем-то поделиться своей тайной. Вот хоть бы и с Рудницкой! Но нет. Невысказанная тайна была приятным грузом, рассказанная правда станет опасным багажом.