Каждые сто лет. Роман с дневником

Костя жил всё это время у своего товарища Тихонова. Хотя это были тяжёлые дни, полные неопределённости и сомнений, но всё же о них я вспоминаю охотно, потому что мы тогда с Костей были вдвоём. Днём ходили вместе по улицам, вместе обедали у Шафрановых, вечером Костя тоже заходил к ним, и хотя разговор вёлся при них, но мы были одни, ведь детей с нами не было… Всё напоминало то время, когда мы, такие же бездомные, но богатые нашей любовью и живущие только один для другого, бродили по Петербургу в поисках квартиры летом 1906 года… Это были мои последние счастливые дни. Годы после были полны всяких забот, неприятностей, лишений, но того, что мне больше всего нужно в тяжёлую минуту – близости Кости, – не было. Он и я, мы были слишком стеснены, и часто я рвалась приласкаться к Косте, но не могла из-за детей.

9-го сентября мы переехали. На моё счастье, мать успела прислать 50 р., из них я няньке дала 5 р., остальное должно было пойти на расходы. С нами поехала Глаша, толстая, большеглазая, довольно красивая эстонка, нанятая нами на Сиверской. Нянька уже была почти не своя, отношения с ней были довольно обострённые. Хотя та уходила будто бы под предлогом больной ноги, но ясно было, что она просто боялась лишней работы и неприятностей с Глебом и Лёвой. Да и нам действительно нечем было платить ей. Жили, как говорится, на «фуфу», а у меня вскоре ещё родился Миша, плакал день и ночь… И теперь я вновь беременна, чувствую, что это будет девочка. Юленька…

Глаша откуда-то захватила прошлогодний журнал мод, мне раз удалось заглянуть, и это было как если бы в другом мире. «Сейчас из тканей весь Париж носит шёлковый “оттоман”. В очень большом фаворе шёлковый кашемир, из которого туалеты имеют в высшей степени грациозный вид. Упорно говорят, что в этом летнем сезоне будет отменена самая консервативная традиция в области моды – будут игнорировать белые тона».

Всё это вызывает во мне какую-то оппозицию: неужто кого-то всерьёз теперь заботят белые тона?

Одолеть бы жизнь свою. Пусть и не с грациозным видом, до того ль.

Но дела наши я всё ж изрядно подвинула.

Читайте мелкий шрифт

Париж, февраль 2018 г.

В Париж весна приходит в феврале. Здесь уже синее небо, первые листочки на деревьях, тёплый запах от земли и девушки в лёгких пальтишках, на которые даже смотреть зябко. Я и забыла, как тут хорошо весной! Когда вышла утром покурить, чуть не растаяла от умиления.

Вероник и Диан почти забылись, хотя я ещё время от времени морщусь от досады. Какая нелепая идея – проехать полмира, чтобы увидеть женщину, из-за которой Людо разорвал, цитирую, «многолетние счастливые отношения»! Ну увидела меня Вероник – и что? Я выглядела хуже не придумаешь, вместе со своим городом, который, несмотря на все мои старания, остался в памяти клиенток невыносимо морозным и с жуткими уличными туалетами. Они наверняка каждый вечер меня обсуждали: руки неухоженные, под глазами морщины, сапоги старые, и он забыть её не может?!

Простились мы с Диан и Вероник прохладно. Высадили у гостиницы, завтра в аэропорт Валерий должен был везти их без меня. Я уже почти что свернула за угол, как вдруг услышала сзади топот – меня догоняла Диан с конвертом в руке. «Это вам. За принесённые неудобства», – сказала она, всучивая мне деньги. Очень хотелось отказаться от чаевых, но, увы, такие поступки стоят слишком дорого. Я взяла конверт, через силу улыбнувшись.

Живу я в этот раз в Париже напротив выхода из Катакомб. В соседнем доме, как сейчас помню, была квартира родителей Людо, с которыми меня однажды всё же познакомили. Из окна родительской гостиной было видно, как туристы выходят из оссуария на улицу и оставляют на дороге белые следы. По одной версии, это пыль, по другой – перемолотые ногами человеческие кости. Туристы выносят на улицу прах Шарля Перро, Блеза Паскаля, Лавуазье и Робеспьера, думая лишь о том, как прекрасен солнечный свет…

Сейчас мои окна выходят на другую сторону, в глухой, почти петербургский двор. Квартира маленькая, тёмная, видно по всему, что нелюбимая. Здесь, как объяснила Изабель, никто постоянно не живёт: хозяева сдают её агентству, а сами лишь изредка останавливаются тут на несколько дней, когда приезжают в Париж по делам. Я заняла маленькую спальню рядом с кухней, а рядом живут Вася, пациент с церебральным параличом, и его мама Света.

Парижское прошлое никуда не делось, оно всегда рядом. Спустишься по лестнице на улице Абукир – а там древние стены времён Карла Пятого. Зайдёшь в кафе на Антуана Дюбуа – столики прижаты к старинной мощной башне, части прежних укреплений. Вот и в моей, куда менее древней и богатой славными событиями жизни нет-нет да уткнёшься носом в прошлое; особенно часто это происходит здесь, вдали от дома.

Луна сегодня сверхъестественная – в полнеба. Торчит из-за крыш, ухмыляясь. Танечка всегда подчеркивала, что у них с Луной особая связь. «В полнолуние, – заявляла, – я вечно сама не своя!» Танечке хотелось, чтобы её считали ведьмой – может, и сейчас хочется.