Каждые сто лет. Роман с дневником

Заседание хотели сделать закрытым, но в последний момент передумали и пустили всех желающих, включая прессу и родственников пострадавших. К ужасу моему, пришла Варя с татуированным с головы до ног оператором – она тогда ещё не окунулась в церковную жизнь и работала репортёром на местном телеканале. Я надеялась, что Варе хватит ума и такта не подходить ко мне, но нет: сделав скорбное лицо, она обняла меня со всей силы. От неё пахло кокосовым маслом – какой-то пляжный аромат. Оператору разрешили снимать только начало процесса.

Пришёл Владимир Степанович: он сидел передо мной и постоянно оборачивался, как бы проверяя моё присутствие.

Пришли родители и друзья погибшего газовщика – от них исходили физически ощутимые волны справедливой ненависти.

Пришла Танечка и села рядом: во время заседания она молчала, но каждый раз в самый нужный момент брала меня за руку, а большего, честно, не требовалось.

Андрюша сидел опустив голову.

Последним в зал вошёл Алексей Кудряшов со своими помощниками. Один был низкорослый бородач с фотоаппаратом наготове, другая – миловидная девушка с очень длинными и гладкими, как будто покрытыми мебельным лаком волосами. Кудряшов так поглядывал на свою лакированную помощницу, что было совершенно очевидно, в каких он с ней отношениях был, есть или будет в самое ближайшее время. Он отлично выглядел: купил новую трость, красиво поседел и, судя по всему, вколол себе свежую порцию ботокса. Варя тут же подскочила к Лёше, они расцеловались и начали оживлённо болтать, как нормальные одноклассники. Лакированная блондинка косилась на Варю с терпеливой ненавистью – опасалась конкуренции.

Политический рейтинг Кудряшова, как я теперь понимаю, переживал в ту пору не лучшие времена. Посты свои он к тому времени потерял, серьёзной репутации не нажил. Оппоненты обходили его по всем статьям – глубиной познаний, опытом, даром убеждения, умением плести интриги. Лёша в ответ мог предложить не так много: свою импозантную внешность, таинственную хромоту и страсть к драматическим инцидентам. Суд над Андрюшей привлек Кудряшова, как цветок привлекает голодную пчелу. Резонансное дело! Приговора по нему ждали не только уральские, но и федеральные СМИ, такого Алексей Евгеньевич просто не мог пропустить… Со мной Кудряшов даже не поздоровался, что выглядело вполне логично, если вспомнить обстоятельства нашей последней встречи.

Но вот вошла судья – и все разом смолкли, притихли, как школьники на уроке у строгой учительницы. Ольгина мать, в отличие от цветущего Кудряшова, выглядела плохо и не предпринимала никаких усилий для того, чтобы хоть как-то себя приукрасить. Цвет мантии ей не шёл. Лицо было болезненно-жёлтым, в глубоких морщинах; на лбу и на висках темнели возрастные пятна. Седая грузная женщина с потухшими глазами, на вид намного старше моей мамы, хотя были они, скорее всего, ровесницами. Я снова забыла её имя и отчество, в моей памяти она всегда существовала просто как «Ольгина мать».

Говорила она тихо, но её никто не переспрашивал. Была подчёркнуто вежлива по отношению к подсудимому, обвиняемому в запрещённом уголовным законом деянии, предусмотренном ч. 2 ст. 167 УК РФ (умышленные уничтожение или повреждение имущества). Огласили результаты судебно-психиатрической экспертизы. Андрюшу признали не просто невменяемым на момент совершения преступления, но невменяемым вообще.

– Суицид – сам по себе психическое отклонение, с этим ставят на учёт, – сказала Ольгина мать. – Подсудимый страдает хроническим психическим расстройством и нуждается в принудительном лечении.

Публика заволновалась, как в театре, когда вдруг объявили замену исполнителя главной роли. Друзья погибшего газовщика вскочили с места, и Ольгина мать нахмурилась:

– Я удалю вас из зала суда.

Опять стало тихо, и мне показалось, что я слышу, как у Андрюши бурчит в животе. Вот тут, дождавшись благоприятной тишины, Кудряшов и выступил со своим «резким заявлением», о котором с радостью сообщили все новостные каналы. Лёша с самого начала заседания чувствовал, что события развиваются не так, как он себе представлял. Его речь должна была заклеймить судью, имевшую причины для личной ненависти к подозреваемому и готовую свести с ним счёты. Но вот беда – Ольгина мать не пыталась «засудить» Андрюшу!

Не знаю, как она жила эти месяцы, с кем советовалась и просила ли совета? Было ли в ней желание отомстить или же не было вовсе ничего, только пустота, с которой она свыклась за долгие годы? Может, судья решила, что с нас и так хватит, ведь её давнее проклятие сработало, как бомба, по часам? Пожалела ли она Андрюшу, или меня, или нас всех? Или же ей не было жаль никого, она просто делала свою работу – вершила суд? Мне никто уже не даст ответа на эти вопросы – Ольгиной матери давно нет на этом свете.

Тогда, в суде, Кудряшов нарушил мерный ход заседания, резко встав со своего места. Опираясь на трость и мужественно хмурясь, он сказал: