Каждые сто лет. Роман с дневником

Увы. Жизнь – не роман. И я не вижу смысла что-то выдумывать и приукрашивать в своих дневниках: если я чему и научилась у Ксенички Лёвшиной, так это совершенной правдивости.

В кафе на улице Сакко и Ванцетти (в детстве я считала, что это один человек по имени Сакко Иванцетти) я пришла за час до назначенной встречи с Анной, которая, в отличие от меня, настоящий писатель и настоящая внучка Ксении Лёвшиной. Здесь под шум кофеварок и тихую ненавязчивую музыку я перестану быть самозванкой, многие годы идущей по следу чужого человека, ставшего неотменимо родным. Отдам Анне все дневники Ксении Лёвшиной – они лежат под столом, в спортивной сумке. Там же – коробка с письмами и мои собственные записки, много тетрадей, много историй, которые Анна тоже может взять себе, если, конечно, захочет.

– Уезжаете? – спросил официант, глядя на мой багаж. И, не дожидаясь ответа, сказал: – Я бы тоже отсюда уехал.

Мама вернулась из Сочи довольная, загорелая, с венком лавровых листьев, свежими мандаринами и справедливым гневом: «Мало того что у них там море и горы, так у них ещё и реки есть!» Баньяна в Ботаническом саду не нашлось, зато там были тюльпаноносный лириодендрон, ликвидамбр, секвойя и вавилонская ива. Влада вчера сказала мне по скайпу, что записалась на курсы психологов. Ещё не выучилась, но уже практикует. Советует мне перестать изучать чужую жизнь и заняться своей собственной. Приглашает в гости, тем более что Пётр завтра отбывает в командировку. Возможно, я действительно приеду – не потому, что Пётр будет в командировке, и не потому, что соскучилась по Владе (хотя соскучилась). Мне хочется ещё раз навестить городской архив на улице Псковской и сделать то, на что раньше не хватало духу, – найти сведения о моей родной бабушке Ксении Витольдовне Лесовой.

Я заняла столик с видом на входную дверь в кафе: увижу Анну сразу же, как только она войдёт. Совсем скоро Анна расскажет мне, что случилось с другими героями этой истории. А я расскажу ей о том, что узнала сама.

Но ни я, ни Анна не знаем, о чём вспоминала Ксения Михайловна перед смертью, что она видела перед собой, к чему чаще всего возвращалась мыслью.

Следы на снегу Васильевского острова.

Биби-Эйбат, где нефтяные вышки, высоченные, как деревья, выкрашены масляной краской в белый, жёлтый и красный цвета, где целыми днями мутило от запаха нефти и грохота желонок.

Кружевная зима в Лозанне.

Два детских тела в одном гробу.

Суходольное лето Полтавы.

Служба в православной церкви Ловича – у прихожанок платочки вроспуск.

Шестая столбовая книга.

Перевёрнутая люлька Маши.

Профессор в красивом пальто с сиреневой подкладкой едет из Кисловодска и телеграммой требует встретить его на вокзале.

Закрытые глаза больного Миши.

Яблоневые лепестки во дворе свердловского дома – как разорванные клочки любовных писем.

Юлино фото с курорта – она вся в белом, как невеста.

Последнее письмо Андрея с фронта.

Роза, цветущая на обочине не к месту и не ко времени: здесь её никто не увидит, не восхитится, но и не сорвёт.

Человеку, пустившемуся в поиски прошлого спустя многие годы, когда всё кругом застроено новыми зданиями, когда съезжает нумерация домов, переписывается история, когда вырублены деревья и умерли близкие, не стоит рассчитывать на многое. Остаются имена, еле заметный подъём улицы или привычка солнца всходить именно в этом конце квартала. И страх, что ты не дошёл совсем немного до своей цели, потому что нужный дом находился вон там, в глубине… И что потерянная тетрадь дневников так и останется лежать в чужом письменном столе, между выцветшим гарантийным талоном на давно сломанный магнитофон и рецептом на забытое лекарство.

Что ж, я благодарна и за малое.

Анна опаздывала… И мне вдруг пришло в голову, что я могу уйти из кафе прямо сейчас, с сумкой, оставив все свои записи и Ксеничкины дневники при себе! Так страшно отдавать кому-то другому этот мир. Всю мою жизнь я отказывалась от того, что желала, не смея назвать его своим: от счастья быть свободной, от любимой работы. Я не искала по-настоящему мужчину, которого могла бы полюбить. Так ни разу и не высунула нос из тени! А вот теперь сделаю.

Сама напишу эту книгу!

Я расплатилась, оделась, я уже почти что ушла из кафе, когда меня легонько тронули за плечо.

– Мне так совестно, простите за опоздание! Тут с парковкой совсем беда, ездила кругами минут двацать!

Анна выглядела искренне расстроенной, а ещё она была совсем не похожа на Ксению Михайловну Лёвшину… И долматовского в ней ничего не было – шатенка, тёмные глаза, чуть ниже меня ростом. Наверное, пошла в другую родню.

– Закажем ещё кофе, ладно? – Анна решила, что моя попытка сбежать из кафе с воинственным лицом – это реакция на её опоздание, и теперь старалась загладить свою вину.

– Я всегда хочу кофе.

– И я! – улыбнулась Анна. – Мне иногда кажется, я живу для того, чтобы пить кофе. Может, на «ты» перейдём?

Мы провели в том кафе больше двух часов. Я рассказала Анне свою историю… и то, что готова передать ей все дневники, документы и все свои… наброски, потому что она имеет право.