Каждый день самоубийство

Машина осторожно пробиралась в снегопаде, привычно ворчал водитель, а Демин сидел на заднем сиденье, вжавшись в угол, и безучастно смотрел на судорожно работающие «дворники», сметавшие мокрые хлопья снега с ветрового стекла. Огни светофоров светились мягко и празднично, казалось, они плавают в воздухе, меняют свет и размеры. Кувакин сидел рядом, подавшись вперед, в напряженной позе, словно готовясь выпрыгнуть из машины.

– Приехали, – сказал водитель.

– Ну что ж, будем надеяться, что Григорий Сергеевич не откажется принять нас в своей резиденции, – хмыкнул Демин.

Громадное серое здание как бы растворялось в густом снегу и казалось еще больше, почти бесконечным. Все звуки были приглушенные, мягкие, люди будто старались тише говорить, мягче ходить, будто готовились к чему-то важному. И Демин поймал себя на мысли, что и он сейчас какой-то притихший, сосредоточенный, ждет встречи с Татулиным нетерпеливо и опасливо – слишком многое зависело от этого разговора.

Кувакин предъявлял документы, согласовывал детали, а Демин стоял в сторонке и думал о том, что день у него все-таки нулевой и забывать об этом не следует, что Татулин, судя по всему, орешек не простой и добиться от него чего-нибудь дельного будет нелегко.

– Пошли, – сказал Кувакин. – Все в порядке. Сейчас его приведут.

– Начинаешь ты, – сказал Демин. – И ведешь обычный разговор, продолжение всех предыдущих. – Они прошли в небольшую сумрачную комнатку, где, кроме стола и нескольких стульев, ничего не было. Здесь бывало немало людей, им приходилось отвечать на очень неприятные вопросы, для многих здесь решалась судьба. Здесь невольно хотелось говорить тише, да и слова в этой комнате годились не всякие, а лишь самые простые, словно бы очищенные от шелухи внешнего мира, от всего, что может затуманить, изменить, исказить их смысл. В словах не должно быть личных обид, тщеславия, желания уязвить или показать свою власть, значительность. – Я буду молчать, – продолжал Демин. – Я для него – темная лошадка. Последний раз он назвал Селиванову? Отлично. Не дразни его, не пужай, пусть будет благодушен и расслаблен. Пусть почувствует свою неуязвимость, свое превосходство, если ему угодно.

– Превосходство он почувствует в любом случае. Это прекрасное душевное состояние не покидает его ни на минуту. Понимаешь, Валя, он знает, что на данный момент мы можем предъявить ему обвинение только в попытке, слышишь? Только в попытке продажи валюты. Дома у него валюту не нашли. Он знает об этом. И вообще не найдено ничего, кроме ковров, хрусталя, нескольких магнитофонов и этих дурацких фотографий. Мы можем задуматься, откуда у снабженца какой-то механизированной колонны такое изобилие. И только. Изобилие само по себе не может порицаться.

– Более того, оно весьма похвально, – заметил Демин.

Дверь как-то неохотно, со скрипом, будто через силу приоткрылась, и конвойный ввел маленького человечка с брюшком, с живым, острым взглядом, в помятой одежде, небритого. Во всем его облике были настороженность и некая готовность шутить, говорить много, долго и запутанно.

«Игрунчик», – решил про себя Демин.

– О, кого я вижу! – радостно воскликнул Татулин, протянув руки навстречу Кувакину. – Сколько лет, сколько зим! Здравствуйте, Коля! – И тут он увидел сидевшего в углу Демина.

– Здравствуйте, Татулин, – холодно сказал Кувакин.

– Добрый день, Николай Васильевич, – подчеркнуто официально ответил тот, бросив взгляд на Демина. – Я вижу, вы сегодня не один?

– У меня к вам опять вопросы, Григорий Сергеевич, – сказал Кувакин, как бы не слыша последних слов Татулина.

– Я – весь внимание. Я готов. Прошу.

– Григорий Сергеевич, не могли бы вы нам сказать, откуда валюта, которую вы пытались продать?

– Валюта?! – несказанно удивился Татулин, и его брови поднялись так высоко, что казалось, вот-вот нырнут за уши. – Ах, валюта. – Он обмяк, и его круглое брюшко стало особенно заметным. – Вы опять о том же, Николай Васильевич... Далась вам эта валюта, господи... Неужели мы не можем поговорить о чем-то другом, более приятном?

– С удовольствием. Но вначале – дело. Итак?

– На чем мы остановились в прошлый раз? – деловито спросил Татулин. – Если мне не изменяет память... – он задумался, приложив указательный палец к небритой щеке, – если мне не изменяет память...

– На Селивановой, – подсказал Кувакин. – Вы сказали, что валюту вам дала для продажи Селиванова. Мы выяснили...

– Я так сказал?! – ужаснулся Татулин. – И вы поверили? Боже, Николай Васильевич, – укоризненно покачал головой Татулин. – Как можно? Такая невинная девушка, студентка, и вдруг – валюта! Я вас не узнаю, ей-богу... Нельзя же так, тем более при вашей должности!

– Простите, Григорий Сергеевич, больше не буду, – сказал Кувакин. Услышав в его голосе что-то новое, Татулин насторожился. Он остро взглянул на Кувакина, на Демина, но, видимо, не заметил ничего подозрительного и успокоился, снова обмяк, согнув спину и выпятив животик.