До того момента я воспринимал аварийно-спасательный комплект Конга только как элемент повествования. И вот, глядя на него собственными глазами как на реальный предмет (с другими предметами внутри, несомненно), я ощутил трепет, прошедший по всем моим внутренностям. Тот самый трепет, который знаком мне с юношеского возраста.
Когда мне было около двадцати, я жил в Бруклине и болтался рядом с киношколой Нью-Йоркского университета, изготавливая декорации и реквизит для фильмов друзей-студентов. И когда бы у меня ни возникало это чувство, оно заставляло меня спросить себя: «Что, если я сделаю вот такую штуку?» И ответ был всегда таким: «Если?!» Едва идея приходит ко мне в голову, я должен воплотить ее, даже если уйдут годы на то, чтобы начать или закончить.
Как я повторю много раз в этой книге, я получаю удовольствие от многогранных проектов высокого уровня сложности. Эта штука, кубрикианская золотая шахта, была как раз проектом под мой вкус. С помощью своих контактов в Лос-Анджелесе я получил разрешение посетить выставку снова месяцем позже, через день после закрытия, и куратор позволил мне нацепить белые хлопковые перчатки, рассмотреть и измерить каждый предмет из тех, что остались от аварийно-спасательного комплекта майора Конга. Осталось там, честно говоря, не очень много. Может быть, около 20 % из перечня. Очевидно, мне многое предстояло сделать.
Эта работа потребовала от меня фундаментального погружения в самые недра темы. Первоначальная идея пришла ко мне как результат погружения в выставку, посвященную Кубрику. Создание реального комплекта Конга потребовало, чтобы я нырнул в глубину самого комплекта.
Но что это значит – пойти глубже? Для созидателя это значит допросить свой интерес с пристрастием и разобрать на части тот волшебный трепет, который он вызывает. А значит, добиться понимания того, почему эта фиговина поймала ваше внимание и что именно в ней заставляет вас возвращаться к ней снова и снова. Значит отдать себя целиком и полностью своей одержимости.
Однажды я спросил у режиссера Гильермо дель Торо, есть ли что-то общее во всех великих фильмах, некая черта, объединяющая их в единое целое. Он сказал: ты никогда не можешь изнутри фильма понять, получится картина великой или нет, но ты можешь быть уверен, что у всякого великого кино был по меньшей мере один пылкий сторонник. Обычно это режиссер, но далеко не всегда. Сторонник, который живет, ест, спит и дышит фильмом, воплощая его в реальность, используя всю свою страсть, креативность и одержимость.
И все же, как общество, мы очень подозрительно относимся к одержимостям. В молодости, как и во взрослом возрасте, их часто рассматривают как порок, тяжкую ношу или недуг. Их заносят в списки и превращают в болезни циничные психоаналитики, которые, не задумываясь, сваливают в одну кучу серьезные вещи вроде обсессивно-компульсивного расстройства и страстное увлечение какой-либо темой. Люди, одержимые вещами – да чем угодно, – считаются сумасшедшими, зависимыми, просто выжившими из ума. Мы не в силах примириться с идеей, что некто может быть одержим какой-то страстью и одновременно находиться в здравом уме. И это просто позор, потому что, когда доходит до креативности, до созидания вещей, одержимость часто становится семенем чего-то реального. Она порождает новые идеи и с необходимой тщательностью приводит их к осуществлению.
С учетом того, что 80 % комплекта майора Конга исчезло со временем, только одержимость могла подтолкнуть меня к тем местам, где я мог добыть все необходимое, и добыть правильно.
Мой друг Билл Доран знает об этом все. Подобно мне, он реквизитор и увлеченный косплеер. Он и его жена Британи превратили эту личную одержимость реквизитом и косплеем в целый реквизиторский бизнес, именуемый Punished Props, дополненный их крайне популярными видеопрактикумами на YouTube-канале. Для Билла одержимость служит не только источником вдохновения, но и мотивирующей силой – как против неизбежных структурных ошибок, связанных с физикой, так и против убивающих мотивационный импульс приступов нерешительности.