Каждый Наследник желает знать…

Допустимо, впрочем, что чудеса матушки-природы простирались в дали и подальше, и поглубже и пошире, и даже самое скромное колено могло передать такие эмоции, что не снилось и обезьяньей морде – но, выяснить это возможным не представилось. Один широкий взмах иссиня-черного меча – и половина крылатой оравы повалилась на землю и голову ничего не подозревавшему Адалету. Короткая схватка с половиной второй закончилась – не без помощи Масдая – тоже быстро и фатально: за тысячу лет гвардии Пожирателя Душ фехтовальному искусству можно было бы подучиться и получше.

Тоскливым взглядом проводили Олаф, Ахмет и Сенька упавшие вражеские мечи, усеивающие теперь пространство вокруг Адалета как какой-то извращенный сад камней милитариста: волшебные клинки, целые и половинки, лежали и торчали из земли под самыми невообразимыми углами – только руки протяни!

И царевна не выдержала.

Едва Масдай снизился и Иванушка, осторожно но настойчиво, принялся выкликать имя мага-хранителя, одновременно гадая, как бы привлечь его внимание, не отвлекая от поддержания сети, как ее лукоморско-лесогорское высочество перегнулась через край и, приготовившись к возможному удару или боли, вцепилась в ближайшую рукоять.

Не произошло ничего.

Тогда, чувствуя на себе жуткие, холодящие кровь взгляды безглазых лиц, она спрыгнула с ковра и выдернула из камня второй меч. Казалось, клинок светился теперь чуть тусклее, чем в руках хозяина, но что бы это могло значить, гадать она не стала. Тусклый меч лучше никакого. Но даже если его светимость была прямо пропорциональна остроте…

Кажется, она знала, где неподалеку находится практически неисчерпаемый источник острых.

Похоже, такая же мысль пришла в голову не одной ей: земля содрогнулась, когда с Масдая соскочили отряг и калиф и потянулись – Олаф, правда, не без брезгливости – за трофеями. Яйцелицые за невидимой чертой обеспокоились, зашевелились, и бело-серая толпа ощетинилась по мере возможности синими клинками.[149]

– Эх, жалко, мне ничего не досталось, – рассеянно пробормотал Кириан.

– Ты можешь что-нибудь спеть и сыграть, – со шкодной ухмылкой оглянулся отряг.

– Олаф, оружие массового поражения на этой войне пока запрещено, – фыркнула Серафима.

– Не знаю, как вы, но я ради победы готов пожертвовать своим чувством прекрасного, – калиф мужественно свел брови над переносицей.

– Я ради победы готова даже подпевать, – сурово закусила губу царевна, и быстро скосила глаза на барда, но, к ее удивлению, менестрель на провокацию не поддался. Привстав на цыпочки и вытянув шею, он словно превратился в статую. Повинуясь его просьбе, Масдай медленно поднялся на пару метров, музыкант подался вперед…

Даже снизу было заметно, как расширились его глаза и отхлынула с лица краска.

– Они там!!!

Еще немного – и бард спрыгнул бы с ковра, не дожидаясь, пока тот опустится. И, не исключено, что кинулся бы на заволновавшуюся стену яйцелицых – с голыми руками.[150]

– Эська?!.. – не надо было объяснять царевне.

– Ее высочество! – пылающие странными чувствами глаза менестреля были устремлены в невидимую за крылатыми фигурами точку, и имя этой точки было известно им всем. Белизной физиономия поэта могла бы сейчас посоперничать с нарядом вставшего на крыло гаурдаковского выползня.

– Атлан тоже там? – нахмурился шатт-аль-шейхец.

– Тоже, – отмахнулся Кириан с таким видом, словно Ахмет спросил его, не запачкала ли принцесса платье, но тут же встрепенулся, шагнул на землю, и пальцы его сомкнулись на рукояти одного из оставшихся мечей – тусклого обрубка с лезвием сантиметров в тридцать. – Мы должны спасти ее!

– Как?! – растерянно взглянул Ахмет на плавно белеющую и расправляющую крылья толпу.

Еще несколько минут – и нужное превращение, каково бы оно ни было, завершится, и десятки гаурдаковых тварей встанут на крыло. Окажутся ли тогда Наследники более везучими, чем на этот раз – вопрос из вопросов…

– Прорубимся! – в один голос прорычали Олаф и менестрель и двинулись на приступ.

– Куда?! – отчаянно вскрикнула царевна, кинулась за ними – но поздно: с исступленным ревом «Мьёлнир!!!» и «Гвент! Эссельте! Гвент! Гвент! Гвент!» конунг и менестрель, невзначай переквалифицировавшийся не то в герои, не то в самоубийцы,[151] бросились на вражеские ряды. Ахмет рванулся за ними.

– Адалет!!! Масдай!!! – взвыла Сенька свой боевой клич и бросилась туда, где ее супруг, приникнув к уху волшебника, что-то горячо ему нашептывал.

И где лежал ковер.