Каждый охотник (сборник)

Что самое главное в этой жизни? То, что мы думаем о себе сами. Даже не сознавая этого. В этом кроется непонятное счастье и достоинство, связанное почему-то ни с достатком, ни с достижением жизненных благ и целей, а реализующее себя только блеском в глазах и внутренней гармонией. Достигнув зыбкого равновесия между ощущением душевной полноты и внешней ущербности, простив своих друзей за их благополучие и социальную пригодность, он окружил себя стеной эрудиции, остроумия и дружелюбия. Он раскинул в стороны руки и, не надеясь на наличие крыльев, побежал вперед как канатоходец без шеста, понимающий, что у него все получится, и что он имеет право на все кроме одного, остановки. Остановки он не переживет. Слетит в пропасть, не в силах зацепиться скрюченными пальцами за обжигающий трос. Только вперед. Только движение. Никакого штиля. Туда к горизонту, одним клочком в этой бесчисленной стае облаков, сливающейся в темную тучу, пронзаемую бликами молний. К неведомой цели, убегающей с той же скоростью, с какой ветер влечет догоняющих и уставших.

23

Он пришел к старым знакомым, обогнавшим его в жизненной гонке на несколько кругов. Перекинулся незначащими фразами, посетовал на очередные правительственные сложности и порадовался чужим успехам. Поздоровался с вновь подошедшими работниками, поймал в руку ладонь того негодяя, по инерции сказал «привет» и замолчал. Вышел в коридор, пряча в карман обожженную руку и закрывая обожженный рот. Ненависть захлестнула его и задушила в своих объятиях. Он перестал быть облаком в одно мгновение. Сердце забилось, пытаясь выломать ребра. Он спустился по лестнице, вышел на улицу, сел в машину и закрыл глаза. Мучительно захотелось мести. Прокрутить на мгновения назад жизнь и не пожать эту руку. Или стать благополучным и успешным назло всем. Его жизнь выскользнула из рук, как цепь, утянутая в колодец упавшим ведром. Он осмотрел раскрытые ладони и понял, что жизнь начинается с самого начала. Вместо неба он чувствовал под ногами землю.

24

Подожди. Не делай ничего. Выдержи паузу. И это пройдет. Что ты можешь сделать ногами, стоящими на земле? Борясь с иллюзиями, вытаптывать реальность? Что ты вообще можешь? Мечтать о солнце с закрытыми глазами и в черных очках?

Замри на мгновение. Ветер только что затих. Ты все еще облако, просто льдинки, переполнившие твое существо, сделали тебя тучей. И их тяжесть тянет тебя к земле. Ты останавливаешься, темнеешь, наливаясь дождем или градом, и понимаешь, что можешь дождаться ветра, но рано или поздно неминуемо ринешься вниз. Осадками и непогодой. Вот что значит быть облаком.

Подожди. Сколько тебе еще осталось? Лет тридцать? Десять тысяч девятьсот пятьдесят семь дней? Это десять тысяч девятьсот пятьдесят семь неиспользованных попыток взлететь. Так что дыши глубоко и ровно. То ли еще будет. Жизнь продолжается. Все нормально…

25

Почему он не летит? Ведь он светлое облако, пусть и втиснутое в жалкую оболочку? Ведь он не боится лететь? Он боится боли. Он боится неудачи. Он боится несчастий и невезения. Он стал бы героем, если бы не этот страх. Он затерян в этом пространстве и времени. Он мглистый сгусток в сердце прогнившей империи, готовый влиться своей неудовлетворенностью в коллективный тромб, чтобы вызвать инфаркт всеобщего целомудрия и спокойствия. Он отличается от всех остальных только тем, что что-то помнит о своем прошлом, о своих странствиях в пустоте. Только никак не может понять что. Он любит и ненавидит одно и то же и одновременно. Он слепой, приведенный судьбою в Лувр, где ему дозволено ощупывать статуи. Он берет белый лист бумаги и пишет. Он пишет о том, как тяжело быть облаком на земле…

26

Рукописи горят. Бумага чернеет, скручивается и рассыпается в пепел. Быстро. Даже согреться не успеешь у этого огня. Самое сложное — очередное прощальное движение рукой с листами в сторону пламени. Получилось? Нет. Не поднимается рука. Не может он этого. Жаль. А вот господь не хранит черновиков. Наверное.

20.01.2000 г.

Заварено:

Старьевщик

Я работаю старьевщиком.

Покупаю старые вещи.

Осязаемые отпечатки времени.

Это не значит, что по утрам мне приходится выкатывать из подъезда скрипящую металлическую тележку и объезжать окрестные помойки. Как и в каждом бизнесе у старьевщиков есть своя элита, высший разряд, закрытая каста. А есть и особые специалисты, о которых мало кому известно.

Я работаю на дому.

Мои клиенты свое «старье» приносят сами. Они не чужды любопытства. «Зачем вам это?» — спрашивают они. «Куда вы это деваете» или «Что вы с этим делаете», — их следующий вопрос. Я улыбаюсь и называю цену. Обычно после этого вопросы исчезают. И все же, если вас интересует, зачем мне весь этот хлам, отвечу. Я его уничтожаю. И получаю за это от работодателя хорошие деньги.