Каждый отвечает за всех

– Вот те раз! – Краснорожий Гуляев громогласно захохотал. Зубы у него были почти белые, прочные, не сточенные временем: крепкая кость. – Да мы с тобой век не расстанемся, а ты – не были! Соратники, можно сказать!

Продавщица отобрала две черные шапки и неуверенно поглядела на Понимаеша:

– Не знаю, подойдут ли?..

– Пусть примерит, – сказал Гуляев, – голова у него с собой.

Голова Понимаеша, маленькая, седая, с длинным шрамом с правой стороны, подошла к первой же шапке, он расплатился, и мы вышли.

– Обмой покупку-то, – сказал вслед Гуляев и засмеялся.

– Вот такой он всегда, – сказал Понимаешь грустно. – Пристанет как мокрая глина, и не отлепишь. Прозвище это я ему дал, а он меня Понимавшем назвал. Давно уж, лет сорок, понимаешь. Вон, вон, она побежала, глядите! – Понимаешь показал в сторону сельского базара, куда бежала косматая лопоухая дворняга. – Вот сейчас увидите.

Собака пересекла площадь и остановилась за торговыми рядами, где стояло несколько деревянных чурбаков. Она обнюхала один из них, поднялась на задние лапы и стала лизать торец чурбака.

– Видите! – торжествующе сказал Понимаешь. – На них мясо рубят, вот она и лижет. И другие собаки разнюхали. Но это, понимаешь, один антисанитарный факт. А другой – мясо продают неклейменое: и гусей, и кур, и баранов. В-третьих, могу сообщить достоверно, понимаешь, что...

Мой материал прояснялся и обещал быть если не интересным, то дельным и содержательным. Понимаешь оказался вдумчивым наблюдателем.

Я побывал в правлении колхоза – дополнительные факты; зашел в сельский Совет – новые сведения; встретился с врачом местной больницы – выслушал целый обвинительный акт:

– Мы лечим, а они калечат. Молоко продается непастеризованное, воду берут из открытых водоемов и колодцев, биологические часы не соблюдаются, желудочно-кишечные заболевания летом...

Очень серьезный и даже интересный получался материал. Подвальная статья строк на двести пятьдесят.

Заночевать я решил у Понимаеша, но, возвращаясь из больницы, встретил директора школы Плакитина, с которым познакомился на августовских учительских совещаниях.

– Я вам кое-что о селе расскажу, – пообещал он, пригласив меня к себе. – Замечательное, знаете ли, у нас село.

Высокий худой Плакитин – ему было под шестьдесят – представлял собой яркий тип беспокойного племени сельских просветителей-подвижников, свято           верящих в свое благородное дело и отдающих ему всю жизнь. Кроме преподавательской работы и обязанностей директора он выполнял массу общественных поручений, являясь депутатом сельского Совета, руководителем лекторской группы, председателем избирательных комиссий – не перечислишь всего. Но главным делом, своим жизненным призванием Плакитин считал краеведение. В этом я окончательно утвердился, оказавшись в его просторном пятистенном доме из крупных сосновых бревен.

Поначалу я даже не понял, что мы в жилом доме – скорее, сельский музей или исторический кабинет по изучению сельского хозяйства; все здесь было забито крестьянской утварью разных времен, предметами бытового и рабочего обихода, одеждой, обувью.

Одна половина дома с отдельным входом, разгороженная на две комнаты, была полностью оформлена как музей села Сосновка, во второй, жилой половине было его продолжение.

Плакитин завел меня в кухню, где хлопотала седая женщина, разжигавшая медный самовар, познакомил:

– Моя жена Серафима Григорьевна. Обратите внимание, в ней много булгарского: она коренная жительница, а здесь пять веков назад обитали волжские булгары, или болгары, как теперь произносят. Если помните по истории, столицей их был город Булгар Великий, его развалины сравнительно недалеко от нас, в Татарии.

Серафима Григорьевна засмеялась:

– Ты скоро меня как экспонат выставишь и табличку на шею повесишь.

– В этом нет необходимости, – серьезно сказал Плакитин, – но почему не продемонстрировать, если человек интересуется. А вот самовар прошлого века – труба уже прогорела, новую поставил и пользуюсь...

Продолжая объяснять и показывать, Плакитин повел меня в свой музей и прочитал целую лекцию о поселениях волжских болгар, показал древние топоры, наконечники копий, мотыги для обработки земли, черепки, кости.

Вечером мы сидели на скамейке семнадцатого века, пили чай из самовара прошлого столетия, и Плакитин рассказывал о нынешнем: об установлении Советской власти в Сосновке, о первой коммуне, о коллективизации.

Серафима Григорьевна, видно, знала эти истории наизусть и только снисходительно улыбалась. Правда, когда Плакитин стал рассказывать о коммуне, она обронила с любовной усмешкой:

– Активист ты был известный. Вроде Понимаеша. Если бы не Глина, вы бы теперь в коммунизме были.

– Напрасно иронизируешь: именно из-за Гуляева наша коммуна распалась.

– Их же все равно распустили.

– Распустили, но нашу прежде других.

Они заспорили, вспоминая свою молодость, и я узнал историю местной коммуны, организованной бедняками сразу после гражданской войны.