Каждый убивал [Журнальный вариант]

Все-таки промокла! С волос капает, кофтенка прилипла к спине. Ой, а новые башмачки? С ними что? Неужели три сотни фунтов, отданные за них в лондонском “Либерти”, не гарантируют стойкости перед непогодой?

Повернув ключ зажигания, Анжела снимает синюю туфельку с правой ноги и ощупывает ее. Снаружи, внутри… Вроде молодец, выстояла. Парой бумажных салфеток, которые всегда заначены в бардачке, она тщательно промокает дождевые капли.

Взгляд в широкоформатное зеркало не ободряет. Разворошенное ветром и дождем гнездо волос надо как-то закамуфлировать. В расхристанном виде нельзя светиться даже перед парикмахершей: не будет у той куража работать с такой кулемой. А уж о соседях по дороге и говорить нечего. Проверено: неприбранную обматерить могут, подрезать, гаишники придираются — сдерут даже за пятно на дверце. Но стоит причепуриться — почти все джентльменами становятся, лейтенантик как-то телефон попросил. Осмелился, преодолел стенку, которую почти автоматически выстраивает подсознание Анжелы при встрече с незнакомыми. Красавчик, цену себе знает…

Пара секунд, и темная шелковая лента, нашаренная в бардачке, перечеркивает высокий белый лоб. Присмиряет кучу растрепанных волос. Так получше. Вылитая Жюли Аделаида Рекамье, что висит в семьдесят пятом зале Лувра, слева от входа под потолком. Тот же вытянутый овал лица, волевые скулы, каряя глубина глаз…

На Садовом, конечно, пробка. Ничего, мы переулочками…

Увы, не одна я такая умная. И здесь уже забито, да еще машины, приткнутые к тротуарам с обеих сторон улицы, сужают проезжую часть. Яйца бы оторвать у того идиота, который застраивает город, не заботясь о гаражах и парковочных местах.

Надо Нику известить, что опаздываю. Кормящую мать лучше не волновать.

Тревога, которую в самых разных ситуациях удается загнать в стойло, вырывается наружу, когда номер кузины с тупым упрямством отвечает длинными гудками. Куда она подевалась? Может, просто не слышит звонка? Например, сунула сумку с мобильником в шкаф, а сама в ванной… Или звук отключила, чтоб не разбудить малышку… Или…

“Не нагнетай!” — приказывает себе Анжела, но подчиниться добровольному приказу не получается. Мысли заносит в такую темную глубину, что от ужаса приходится вырулить в правый ряд и притормозить у обочины. Не гневи Бога ропотом, молись ему шепотом. Глаза зажмурены, голова склонена к рукам, до белизны сжатым в замок. Молитвенная поза останавливает трясучку.

Делай, что можешь!

Еду…

С опозданием на полчаса, чертыхаясь, Анжела набирает на табло у подъездной двери номер Никушиной квартиры. Козырек маленький, ветер то и дело нагоняет струйки дождя на спину, за ворот.

Опять нет ответа. Эх, черт, а код-то не помню! Но я его вроде записывала… Надо в блокноте поискать.

Тут обнаруживается, что сумки в руках нет.

Выругавшись вслух, Анжела бежит назад, выщелкивает крышку бардачка, выуживает оттуда сумку, запускает руку в ее нутро: там блокнот, в нем Никиной рукой записан дверной код. Ну прямо как в сказке: на море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце…

Дрожащие пальцы то и дело оступаются, не туда нажимают. Сброс набора, еще один… С третьего раза замок щелкает, и Анжела — в полутемном подъезде.

Вздрагивает от громкого стука захлопнувшейся за ней двери. Несколько ступенек вверх до лифта. Красный огонек и гул: занято. В нетерпении она делает шаг назад, в сторону лестницы: на третий этаж можно и пехом взобраться, но тут “блям!” — дверь лифта распахивается, и оттуда прямо на нее прет осанистая девица модельного роста с невидящим карим взглядом, с капельками пота на высоком лбу и над узкой верхней губой. Рот приоткрыт. Улыбается, но как-то странно. Не от счастья, а вроде от какого-то обрадовавшего ее события ли, открытия… Весь свет от ухмылки направлен внутрь ее, наружу ни лучика не просачивается… Раскраснелась, с тяжелым дыханием — как после секса.

Неожиданная встреча.

— Ада?! — вскрикивает Анжела, выпрямляя спину и высоко задирая голову. Чтобы ни в чем не уступать стройной незнакомке. Почему окликнула — не знает. Само вырвалось.

Та дергается и, даже не пытаясь сфокусировать взгляд на Анжеле, все так же сомнамбулически чешет к выходу. Приходится схватить ее за руку и придержать, чтоб очухалась. Но девица вырывается и угорело летит на улицу.

Ошиблась, наверное… Вряд ли это Никина парикмахерша. Может, любовница какого-нибудь папика, живущего в дорогом доме. Инкогнитость — условие ее содержания, вот и убежала, успокаивает себя Анжела.

Но в лифтовой кабинке ее донимает сандаловый запах. Не Никины ли духи, которыми та пометила свое ближайшее окружение? После рождения дочки раздарила любимые прежде квадратные флакончики: кормящие матери, мол, должны пахнуть молоком и чистотой.

3. Ада

Ада не слышит своего имени. Вырывает руку, почувствовав, что кто-то удерживает за рукав, и бежит вон из Никиного дома.

Что же так вздрючило-то?

Клиентки лишилась… Всего одной. Подумаешь!